Келвин Тауэр присмотрелся, уже собрался покачать головой,
присмотрелся внимательнее.
— Мерцание. Как горячий воздух над жаровней. Кто там? Где
это?
— Пока будем считать, что никто. Что у вас в руке?
Тауэр поднял руку, в которой держал конверт, очень старый.
Эдди увидел на нем четыре слова, написанные двумя строками:
Предсмертное письмо
Стефан Торен,
а ниже — те же символы, что на двери и ящике:
«Куда-то мы, похоже, приплыли», — подумал Эдди.
— Когда-то в этом конверте лежало завещание моего
прапрапрадедушки, — пояснил Келвин Торен. — Датированное 19 марта 1846 года.
Теперь в нем один листок бумаги с написанными на нем именем и фамилией. Если
вы, молодой человек, скажите мне, какие имя и фамилия там написаны, я сделаю
все, о чем вы просите.
«Ну вот, — подумал Эдди, — очередная загадка». Только на
этот раз на карту стоят не четыре жизни, а существование всего живого.
«Слава Богу, что загадка легкая», — последовала другая
мысль.
— Фамилия — Дискейн, — ответил Эдди. — Имя, скорее всего,
Роланд, имя моего старшего, или Стивен, имя его отца.
Вся кровь мгновенно отлила от лица Келвина Тауэра. Эдди и не
знал, удастся ли тому устоять на ногах.
— Святой Боже на небесах, — выдохнул он.
Дрожащими руками Тауэр достал из конверта древний, хрупкий
лист бумаги, который в этой реальности пролежал в конверте более ста тридцати
лет. Сложенный вдвое. Тауэр развернул его и положил на стойку, где они смогли
прочитать слова, которые Стефан Торен написал тем же твердым почерком, каким
надписывал конверт.
Роланд Дискейн из Гилеада
Род Эльда
СТРЕЛОК
13
Потом разговор продолжался еще минут пятнадцать, и Эдди
полагал, что и в эти минуты было сказано что-то важное, но все решилось именно
в тот момент, когда он назвал Тауэру фамилию, записанную его трижды прадедушкой
на листке бумаги за четырнадцать лет до начала Гражданской войны.
Во время этой беседы мнение о Тауэре сложилось у Эдди самое
негативное. Нет, конечно, он проникся к нему определенным уважением (как
проникся бы к любому, кто сумел продержаться двадцать секунд против громил
Балазара), но в принципе Тауэр ему не нравился. Чувствовалась в нем какая-то
сознательная глупость. Эдди подумал, что к этому приложил руку психоаналитик,
который говорил Тауэру, что тот должен сам заботиться о себе, быть капитаном
собственного корабля, ковать собственное счастье, уважать собственные желания,
и так далее, и так далее. Полный набор дежурных фраз и терминов, призванных
убедить человека, что быть эгоистом это очень даже хорошо. Более того,
благородно. Так что Эдди не удивился, когда Тауэр признался ему, что Эрон — его
единственный друг. Удивляло как раз наличие этого друга. Такие люди никак и
никогда не могли войти в ка-тет, стать его частью, и Эдди тревожило, что их
судьбы оказались так крепко повязаны.
Ты просто должен доверять ка. Для того ка и существует, не
так ли?
Так-то оно так, но Эдди это определенно не нравилось.
14
Эдди спросил, есть ли Тауэра перстень-печатка с надписью «Ex
Liveris». На лице Тауэра отразилось недоумение, потом он рассмеялся и сказал
Эдди, что тот, должно быть, имеет в виду «Ex Libris». Порылся на полках, нашел
нужную книгу, показал надпечатку на титульном листе. Эдди кивнул.
— Нет, — ответил Тауэр. — Но такой перстень мне бы очень
подошел, не так ли? — он пристально всмотрелся в Эдди. — А почему вы спросили?
Но Эдди сейчас не хотелось говорить Тауэру, что в будущем
ему придется спасать человека, который в тот самый момент странствовал по
тайным хайвеям множества Америк. Во-первых, такой рассказ мог бы свести Тауэра
с ума, во-вторых, ему хотелось вернуться через ненайденную дверь до того, как
Черный Тринадцатый причинит Роланду непоправимый вред.
— Неважно. Но, если увидите такой перстень, купите его. Еще
один момент, и я ухожу.
— Какой?
— Вы должны пообещать мне, что уйдете сразу же после моего
ухода.
Тауэр заартачился. И вот это упорное нежелание предпринять
хоть какое-то действо, сдвинуться с места, что-то изменить в заведенном порядке
вещей страшно не нравилось Эдди.
— Ну, по правде говоря, я не знаю, получится ли у меня.
Предвечернее время для меня самое жаркое. Люди частенько заходят в магазин
после работы. Вот и мистер Брайс обещался зайти за первым изданием романа
Ирвина Шоу «Растревоженный эфир», о сотрудниках радиостанции во времена
Маккартни… Я должен сначала заглянуть в ежедневник, посмотреть, какие у меня
назначены встречи…
— Вам нравятся ваши яйца, Кел? Вы так же привязаны к ним,
как они — к вам?
Тауэр, который размышлял о том, кто будет кормить Серджио,
если он вот так резко сорвется с места и укатит в Новою Англию, недоуменно
вскинул глаза на Эдди, словно впервые услышал это простенькое, из четырех букв
слово.
Эдди кивнул.
— Ваши яйца. Яички. Кокушки. Камешки. Ваши cojones.
[66]
— Я не понимаю…
Чашка Эдди опустела. Он налил в нее кофе. Пригубил. Отметил
про себя отменный вкус и крепость.
— Я же сказал вам, что оставшись, вы рискуете превратиться в
инвалида. И это никакая не шутка. А начнет они наверняка с этого, с ваших яиц.
Чтобы преподать вам наглядный урок. А когда это произойдет, зависит
исключительно от транспорта.
— Транспорта? — повторил Тауэр лишенным всяких эмоций
голосом.
— Совершенно верно, — Эдди маленькими глоточками, словно
коньяк, пил кофе. — От того, сколько времени уйдет на то, чтобы Джек Андолини
доехал до Бруклина, Балазар собрал команду и, загрузив в минивэн, прибыл сюда.
Я надеюсь, что Джек слишком потрясен, чтобы воспользоваться телефоном. Или вы
думаете, что Балазар будет дожидаться завтрашнего дня? Соберет тупоголовых
Кевина Блейка и Чими Дретто, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию? — Эдди поднял
один палец, потом второй, с пылью другого мира под ногтями. — Во-первых, у них
нет мозгов, во-вторых, Балазар им не доверяет.
Он, Кел, поступит точно так же, как и любой деспот,
добившийся успеха и не желающий терять власть: как можно быстрее нанесет
ответный удар. Пробки в час пик их немного задержат, но, если в шесть вечера,
самое позднее, в половине седьмого вы еще будете здесь, можете распрощаться с
вашими яйцами. Они отхватят их ножом, а потом стерилизуют рану огнем, скажем,
факела из одной из ваших особо ценных книг…
