Не прибавляла спокойствия и природа. Небо во вторую половину
этого дня оставалось синим, без единого облачка, но для пяти часов вечера было
очень уж мрачно. Причиной тому стал громадный вал облаков на юго-западе, и
солнце нырнуло за него в тот самый момент, когда он поднимался по ступенькам
сцены. Такая погода предвещала сильную грозу. И постоянную тьму, которая
звалась Тандерклеп, рвали яркие молнии.
«Знал бы я, что до этого дойдет, никогда бы заваривал эту
кашу, — мелькнула дикая мысль. — И на этот раз отец Каллагэн не сможет прийти
мне на помощь, поддержать». Хотя Каллагэн и стоял у сцены, рядом с Роландом и
его друзьями, стрелками, сложив руки на груди, в простой черной рубашке с
воротником-стойкой и распятым Человеком-Иисусом на груди.
Он сказал себе, не дури, Каллагэн поможет, и пришельцы из
другого мира тоже помогут. Они здесь, чтобы помочь. Закон, по которому они
живут, требует, чтобы они помогли, даже если эта помощь — смерть для них и
провал миссии, которую они выполняют. Он сказал себе, что от него требуется
самая малость, представить Роланда, а остальное сделает сам стрелок. Он уже
стоял на этой сцене, станцевал каммалу и завоевал их сердца. Неужто Тиан
сомневался, что Роланд завоюет их сердца и во второй раз? По правде говоря,
нет. Боялся он другого: на этот раз это будет танец смерти, а не жизни. Потому
что этот человек и его друзья несли с собой смерть. Смерть была их хлебом и
вином. Шербетом, которым они споласкивали рот после трапезы. На том, первом,
собрании (неужто после него прошло меньше месяца?) Тианом движило отчаяние, но
этого месяца хватило, чтобы прикинуть цену. А если они допустили ошибку? Если
Волки сожгут Калью лучевыми трубками, возьмут тех детей, которые им нужны, а
всех остальных, детей, взрослых, стариков, уничтожат жужжащими шарами смерти?
Они ждали, собравшиеся жители Кальи, когда же он начнет
собрание. Эйзенхарты, Оуверхолсеры, Хавьеры, бесчисленные Туки (среди последних
не было близнецов, которых могли забрать Волки, Тукам повезло). Телфорд стоял с
мужчинами, его полная, суровая лицом жена — с женщинами. Стронги, Росситеры,
Слайтманы, Хэнды. Росарио и Посельи. Мэнни вновь сбились в одно синее пятно.
Рядом с седобородым Хенчеком стоял молодой Кантаб, которого так любили дети.
Пришел и Энди, другой любимчик детей, он встал чуть в стороне, серебристые руки
висели плетьми, синие глаза сверкали в сумраке. Сестры Орисы держались вместе,
как птицы на заборе (среди них была и жена Тиана). Пришли ковбои, все наемные
работники, даже старик Бернардо, городской пьяница.
Темноту на востоке продолжали рвать беззвучные взрывы
молний.
Роланд, он, тоже сложив руки на груди, стоял рядом с Отцом
Каллагэном, поймал взгляд Тиан и чуть кивнул. Тиан отметил, какие они холодные,
эти выцветшие синие глаза. Почти такие же холодные, как у Энди. Однако этого
кивка вполне хватило, чтобы Тиан сделал все, что он него требовалось.
Он поднял перышко и вытянул руку перед собой. Толпа затаила
дыхание. Где-то далеко за городом раздался крик расти, словно отгоняющий ночь.
— Не так уж и давно я стоял перед вами в Зале собраний и
говорил о том, во что верил. О том, что Волки, приходя, забирают не только
наших детей, но наши сердца и души. Каждый раз, когда они берут, а мы стоим и
смотрим, они вгрызаются в нас чуть глубже. А если достаточно глубоко врезаться
в дерево, оно умирает. Тоже самое можно сказать и про город. Он тоже умрет.
Тишину прорезал голос Розалиты Мунос, которой боги не дали
детей: «Правильно, мы говорим, спасибо тебе! Слушайте его! Слушайте его
внимательно!»
— Отец Каллагэн в тот вечер рассказал нам о стрелках, идущих
с северо-запада, идущих через Срединный лес по Тропе Луча. Некоторые
сомневались, но отец говорил правду.
— Мы говорим, спасибо ему, — откликнулись горожане. — Отец
сказал правду, — и тут же закричала женщина: «Восславим Марию! Восславим Марию,
мать Господа!»
— Все эти дни они жили среди нас. Кто хотел с ними
поговорить, тот мог поговорить. И они не обещали ничего, кроме помощи…
— А потом они уйдут, оставив за собой окровавленные руины,
если мы по глупости дадим им волю! — проревел Эбен Тук.
Толпа удивленно ахнула. А когда вновь установилась тишина,
раздался голос Уэйна Оуверхолсера: «Заткнись, горлопан!»
Тук повернулся к Оуверхолсеру, самому крупному фермеру Кальи
и одному из постоянных покупателей. На лице читалось полнейшее изумление.
— Их дин — Роланд Дискейн из Гилеада, — продолжил Тиан. Они
это знали, но упоминание легендарных имен вызвало восторженный рокот. — Он
пришел сюда из Внутренних феодов. Вы будете слушать его? Что скажете, горожане?
Ответа долго ждать не пришлось: «Слушайте его! Слушайте его!
Наконец-то мы его услышим! Слушайте его внимательно, мы говорим, спасибо тебе!»
— а потом раздались какие-то ритмичные звуки, и Тиан не сразу понял, что
происходит. А когда до него дошло, заулыбался. Так топали сапоги, не по доскам
Зала собраний, а по траве леди Орисы.
Тиан вскинул руку. Роланд выступил вперед. Топанье
усилилось. К мужчинам присоединились женщины. Роланд поднялся по ступенькам.
Тиан передал ему перышко и спустился со сцены, взял Хедду за руку, подал знак
остальным близнецам подойти к нему. Роланд поднял перышко, держа древнее
лакированное древко обеими руками, на которых остались только восемь пальцев.
Наконец, топот стих. Лишь трещали факелы, освещая задранные кверху лица, на
которых читались надежда и страх, читались очень отчетливо. Крикнула расти и
замолчала. На востоке большие молнии резали темноту.
Стрелок стоял лицом к горожанам.
2
Долго, очень долго он только смотрел на них. И во всех,
смотрящих на него и испуганных глазах читал одно и то же. Он много раз стоял
перед такой вот толпой, так что прочитать выражение глаз ему не составляло
труда. Эти люди голодали. Им хотелось что-то купить, наполнить урчащие желудки.
Он помнил продавца пирожков, который ходил по улицам Гилеада в самые жаркие
летние дни, громкими криками предлагая свой товар. Мать Роланда называла его
сеппе-сэй, потому что от этих пирожков потом многие мучались животом. Сеппе-сэй
означало продавец смерти.
«Ага, — подумал он, — только я и мои друзья не берем денег».
От этой мысли его лицо осветила улыбка. Сам он разом
помолодел, а по толпе прошелестел вздох облегчения. Начал он, примерно с того
же, что в первый раз:
— Нас тепло встретили в Калье, послушайте меня, прошу вас.
Тишина.
— Мы открыли вам свою душу. Вы приняли нас с открытой душой.
Так ведь?
— Ага, стрелок! — выкрикнул в ответ Воун Эйзенхарт. — Так!
— Вы видите в нас тех, кто мы есть, и согласны с тем, что мы
делаем?
