В болото, которое становилось все более топким, она
углубилась где-то на четверть мили. Стрелок по-прежнему следовал за ней.
Старался не шуметь, хотя и сомневался, что в этом есть необходимость. Он
полагал, что та ее часть, которая могла слышать, чувствовать, думать, находилась
далеко отсюда.
Наконец, женщина остановилась, поднялась на култышках,
ухватившись руками за ветки, чтобы сохранить равновесие. Уставилась на черную
поверхность открытой воды, вскинула голову, замерла. Стрелок не мог сказать,
большое это озерцо или маленькое: края тонули в тумане. Однако, какой-то свет
на болоте был, слабое, рассеянное сияние, источник которого словно находился
под поверхностью воды, возможно, им случили затопленные и медленно гниющие
стволы деревьев.
Она стояла, оглядывая озерцо и влажную грязь ее берегов, как
королева могла оглядывать… что? Что она видела? Банкетный зал? В это ему
хотелось верить. Роланд тоже его практически видел. О нем ее мозг нашептывал
его мозгу, предположение, что она видела банкетный зал, согласовывалось с ее
словами и деяниями. Идея банкетного зала позволяла ее разуму разделять Сюзанну
и Миа, как раньше, пусть и с помощью других средств, он многие годы разделял
Одетту и Детту. У Миа могло быть много причин, побуждающих хранить в тайне ее
существование, и, конечно, наиглавнейшая напрямую связывалась с жизнью, которую
она несла в себе.
Малым, как она его называла.
Потом, столь неожиданно для него, что он всегда вздрагивал
(хотя видел он это не в первый раз), она начала охотиться, для чего ей пришлось
сначала подойти к самой кромке воды, а потом и ступить в нее. С ужасом и
отвращением он наблюдал, как она раздвигает камыши, протискивается между ними.
Теперь, отодрав от тела пиявок, она не отшвыривала их в сторону, а бросала в
рот, как карамельки. Мускулы на бедрах перекатывались. Коричневая кожа
блестела, как мокрый шелк. Когда она повернулась (Роланд к этому моменту
отступил за дерево и превратился в одну из теней), он ясно увидел, как набухли
ее груди.
Проблема, конечно, не ограничивалась только «малым». Речь
шла и об Эдди. «Да что с тобой, Роланд? — он буквально услышал голос Эдди. —
Возможно, это наш ребенок. Я хочу сказать, никогда не знаешь наверняка. Да, да,
я знаю, кто-то трахал ее, когда мы „извлекали“ Джейка, но это не значит…»
И так далее, и так далее, бла-бла-бла, как мог бы сказать
Эдди, а почему? Потому что любил ее и хотел ребенка, родившегося от их союза. И
потому, что Эдди Дин был прирожденным спорщиком. В этом он ничем не отличался
от Катберта.
А в камышах обнаженная женская рука «выстрелила» и ухватила
приличных размеров лягушку. Пальцы сжались, лягушка лопнула, внутренности и
яйца потекли по запястью. Она поднесла руку ко рту, жадно все слизала, тогда
как зеленовато-белые лапки еще продолжали дергаться. После запястья настал
через покрытых кровью и слизью костяшек пальцев. Остатки лягушки она отбросила
и крикнула что-то вроде: «Как тебе это нравится, мерзкая старая Синяя леди?»
Низким, хрипловатым голосом, от которого по коже Роланда побежали мурашки.
Голосом Детты Уокер. Обезумевшей от злобы.
А охота продолжалась. Следующей ей попалась маленькая рыбка…
еще лягушка… и, наконец, царская добыча: водяная крыса, которая билась,
извивалась, пыталась укусить. Но женщина переломала ей все кости и засунула в
рот, с головой, лапами, когтями, хвостом. А мгновением позже наклонилась и
выблевала лишнее, перекрученную массу меха и костей.
Допустим, я покажу ему вот это, при условии, что он и Джейк
вернутся из тех странных мест, где они оказались после ментального прыжка, со
словами: «Я знаю, у женщин, когда они вынашивают ребенка, вкусы становятся
очень даже странными, но, Эдди, тебе не кажется, что это уже перебор? Посмотри
на нее, ползает в камышах и болотной жиже, как аллигатор. Посмотри на нее и
скажи, что она делает все это для того, чтобы накормить вашего ребенка.
Человеческого ребенка».
И все же он будет спорить. Роланд в этом не сомневался. Не
знал он другого: как поведет себя Сюзанна, когда он скажет ей, что она
вынашивает некое существо, которое в глубокой ночью хочет кормиться сырым
мясом. Только из-за этого проблем выше крыши, а тут еще этот чертов Прыжок. Да
еще незнакомцы, которые следят за ними. Однако, незнакомцы являли собой меньшую
из его забот. Собственно, их присутствие даже успокаивало. Он не знал, чего
конкретно они хотят, но знал в принципе. Он уже встречал таких как они, много
раз. И по большому счету, они всегда хотели одно и то же.
8
Теперь женщина, которая называла себя Миа, продолжая
охотиться, начала говорить. Роланд не впервые становился свидетелем этой части
ее ритуала, но всякий раз стрелку становилось не по себе. Он смотрел на нее и
все-таки ему с трудом верилось, что все эти голоса исторгаются из одного горла.
Она спрашивала себя, как она поживает. Она говорила себе, что все у нее в
полном порядке, благодарю вас, все о-очень хорошо. Она говорила о ком-то по
имени Билл, а может, и Булл. Она осведомлялась о чьей-то матери. Она спрашивала
о месте, которое называла «Морхауз», а потом отвечала себе, густым басом,
безусловно, мужским голосом, что не нужно ей идти ни в «Морхауз» ни в какой
другой хауз. И весело смеялась, наверное, восприняв последнюю фразу, как
отменную шутку. Она всем представлялась, как Миа (то же происходило и в другие
ночи), именем, хорошо знакомым Роланду по его прежней жизни в Гилеаде. Там оно
почиталось, как святое. Дважды она делала реверанс, приподнимая несуществующие,
невидимые юбки, отчего у стрелка сжималось сердце: впервые он увидел такой
реверанс в Меджисе, куда его, Алена и Катберта отправили их отцы.
Она вернулась на берег озерца (к двери зала) мокрая, с
блестящей от воды кожей. Постояла, не шевелясь, пять минут, десять. Вновь
ухнула сова и, словно откликнувшись, луна вышла из облаков, чтобы обозреть
территорию. Тем самым лишила убежища какого-то маленького зверька. Зверек
метнулся к кустам, мимо женщины. Понятное дело, она молнией схватила его,
впилась зубами в живот. Послышался хруст костей, треск разрываемой кожи,
сменившиеся удовлетворенным чавканьем. То, что осталось от зверька, она подняла
вверх, словно предлагая луне разделить с ней трапезу. Ее и без того темные
кисти и запястья еще больше потемнели от крови. Постояв еще несколько
мгновений, она резко развела руки, разорвав остатки зверька надвое, отбросила
их, рыгнула и вновь вошла в воду. На этот раз просто плюхнулась, начала
плескаться, и Роланд понял, что ночной банкет закончен. Она даже ела комаров,
без труда отлавливая их на лету. Роланду оставалось лишь надеется, что ничего
из съеденного не приведет к расстройству желудка. Раньше, впрочем не приводило.
Пока она смывала с себя грязь и кровь, Роланд ретировался
тем же путем, каким и пришел, не обращая внимания на боль в правом бедре,
стараясь идти максимально быстро. Он уже трижды сопровождал ее в эти ночные
походы, и знал, насколько в таком состоянии обострены ее чувства.
Остановившись у кресла-каталки, он огляделся, чтобы
убедиться, что не оставил следов. Заметил отпечаток подошвы сапога, разгладил
его, бросил сверху несколько листьев. Только несколько, много выдали бы его.
Покончив с этим, направился к дороге и лагерю, уже не торопясь. Знал, что она
сначала приведет себя в порядок, а уж потом двинется следом. Он задался
вопросом, а что видит Миа, когда чистит кресло-каталку Сюзанны. Маленький
автомобиль? Тележку с паровым двигателем? Значение это не имело. А вот ее ум
имел, да еще какое! Если б как-то ночью он не проснулся от желания справить
малую нужду в тот самый момент, когда она отправлялась на одну из своих ночных
прогулок, он бы, скорее всего, и не знал, какая она удачливая охотница, а такой
прокол грозил весьма серьезными последствиями.
