— Ты говоришь правду, — пробурчал Слайтман-старший. — То ли
те, кто сделал его, то ли те, кто пришел позже, заткнули ему рот, когда дело
касается Волков, хотя он всегда предупреждает нас об их приходе, а обо всем
остальном болтает без умолку.
Роланд повернулся к самому крупному фермеру Кальи.
— Введи нас в курс дела, сэй Оуверхолсер.
На лице Тиана Джеффордса отразилось разочарование: он
рассчитывал, что Роланд обратится к нему. На то же, похоже, надеялась и его
жена. Слайтман-старший кивнул, одобряя выбор Роланда, как единственно
возможный. Оуверхолсер совсем не раздулся от гордости, как предполагал Эдди.
Вместо этого он секунд тридцать смотрел на свои скрещенные ноги и короткие
сапоги, потирал щеку, собираясь с мыслями. На поляне воцарилась полная тишина.
Эдди слышал, как шуршит под ладонью фермера двух или трехдневная щетина.
Наконец, он вздохнул, кивнул и вскинул глаза на Роланда.
— Я говорю, спасибо, сэй. Должен признать, ты не такой, кого
я ожидал увидеть. Как и твой тет, — Оуверхолсер повернулся к Тиану. — Ты
оказался прав, Тиан Джеффордс, вытащив нас сюда. Нам необходима эта встреча, я
говорю, спасибо тебе.
— Это не я вытащил тебя сюда, — ответил Джеффордс. — Это
Старик.
Оуверхолсер кивнул Каллагэну, тот кивнул в ответ, затем
изувеченной рукой начертил в воздухе крест, как бы говоря, так, во всяком
случае, подумал Эдди, заслуга принадлежит не ему, а Богу. «Может и так, — решил
он, — но, когда дело дойдет до каштанов, которые придется таскать из огня, я
ставлю два доллара против одного, что проделывать это придется Роланду из
Гилеада, а не Богу и Человеку-Иисусу, этим небесным стрелкам».
Роланд ждал, лицо оставалось спокойным и бесстрастным.
Наконец, Оуверхолсер начал. И говорил почти пятнадцать
минут, медленно, но только по теме. Начал он с близнецов. Жители Кальи
понимали, что рождение близнецов скорее, исключение, чем правило в других
частях мира и в прошлом, но в их местах, на Великой Дуге, исключением являлись
дети, рождающиеся по одному, вроде Аарона Джеффордса. Не просто исключением —
крайне редким исключением.
И где-то сто двадцать лет тому назад (а может, сто
пятьдесят, точнее не скажешь) Волки начали свои набеги. Они появлялись не при
каждом поколении, то есть через двадцать лет, приходили реже, но ненамного.
Эдди подумал о том, чтобы спросить, каким образом Древним
людям удалось заткнуть Энди рот в вопросе о Волках, если со времени первого
набега не прошло и двух столетий, но потом отказался от этой мысли. Задавать
вопрос без надежды получить на него вразумительный ответ — потеря времени, как
сказал бы Роланд. Однако, это интересно, не так ли? Интересно пофантазировать,
когда кто-то (или что-то) последний раз программировал Энди-Посыльного (со
многими другими функциями).
И почему.
Детей, в возрасте от трех до четырнадцати лет увозили на
восток, в Тандерклеп (Эдди заметил, как по ходу рассказа Слайтман-старший обнял
сына за плечи). Там они оставались недолго, может, четыре недели, может, шесть.
Большинство из них возвращались. По общему мнению те, кто не возвращался,
умирали в этой стране Тьмы: погибали от того бесчеловечного ритуала, который
превращал большинство в рунтов.
Возвращались дети полными дебилами. Пятилетние более не
умели говорить, что-то мычали, пальцами указывали на то, что хотели взять или
получить. Подгузники, которыми уже года два как не пользовались, вновь шли в
ход. Дети-рунты ходили под себя до десяти, а то и двенадцати лет.
— Тиа до сих пор писается где-то раз в шесть дней, а раз
месяц обделывается, — вставил Тиан Джеффоррдс.
— Слушайте его, — мрачно согласился Оуверхолсер. — Мой брат,
Уэлленд, оставался таким же до самой смерти. И, разумеется, им требовался
более-менее постоянный присмотр. Если они добирались до какой-нибудь еды,
которая им нравилась, ели, пока не лопались. Кто приглядывает за твоей сестрой,
Тиан?
— Моя кузина, — ответила Залия, прежде чем Тиан успел
открыть рот. — Теперь могут немного помочь Хеддон и Хедда, они уже достаточно
взрослые… — она замолчала, видать, поняла, о чем говорит. Рот дернулся, больше
она не произнесла ни слова. Впрочем, и так все сказала. Да, сейчас помочь могли
Хеддон и Хедда. А на следующий год помогать будет только один из близнецов.
Тогда как второй…
Ребенок, увезенный десятилетним, возвращался с зачатками
речи, но новых слов выучить уже не мог. Хуже всего было самым старшим.
Возвращаясь, они смутно помнили, что с ними сделали. Что у них украли. Они
много плакали или неподвижно сидели, уставившись на восток. Словно видели свои
мозги, порхающие, как птицы, в темном небе. С полдюжины из них даже покончили с
собой (тут Каллагэн перекрестился).
Рунты оставались малыми детьми как по речи, так и по
поведению до шестнадцати лет. А потом, внезапно, в большинстве своем они
начинали расти, быстро превращаясь в молодых гигантов.
— Такое невозможно себе представить, если не увидеть
собственными глазами, не пережить этого, — Тиан смотрел в землю. — Невозможно
представить себе, какая это боль. Когда у ребенка режутся зубки, вы знаете, как
они кричат?
— Да, — ответила Сюзанна.
Тиан кивнул.
— А тут режется все тело, поверьте мне.
— Слушайте его, — продолжил Оуверхолсер. — Шестнадцать или
восемнадцать месяцев мой брат спал, ел, кричал и рос. Я до сих пор помню, как
он кричал даже во сне. Я вылезал из кровати, подходил к нему и слышал тихий
свист, доносящийся из его груди, головы, ног. Ты был звук растущих в ночи
костей, слушайте меня.
Эдди мог понять весь этот ужас. Он слышал и читал немало
историй о великанах, но до этого момента никогда не задумывался о том, каково
это, вырасти в великана. «А тут режется все тело», — Эдди повторил про себя
слова Тиана, и кожа его покрылась мурашками.
— Рост продолжался не дольше полутора лет, но мне остается
только гадать, каким этот срок казался им, ибо, возвращаясь назад, они напрочь
теряли чувство времени.
— Вечностью, — ответила Сюзанна, сильно побледнев. — Эти
полтора года казались им вечностью.
— Свист по ночам, вызванный ростом их костей, — Оуверхолсер
тяжело вздохнул. — Головные боли, вызванные ростом черепа.
— Один раз Залман кричал не переставая девять дней, — голос
Залии звучал бесстрастно, но Эдди видел ужас в ее глазах; видел его очень
хорошо. — Скулы выпирали. Лоб закруглялся и выдавался вперед, а наклонившись к
нему, можно было услышать, как трещат расширяющиеся кости черепа. Совсем, как
ветки дерева под тяжестью льда.
Девять дней он кричал. Девять. Утром, днем, ночью. Кричал и кричал.
Из глаз хлестали слезы. Мы молились богам, чтобы он сорвал голос, но нет, не
срывал. Если бы у нас была винтовка, я уверена, мы бы пристрелили его, чтобы
положить конец этой боли. Мой добрый отец уже собрался перерезать ему горло,
когда все закончилось. Кости скелета, правда, какое-то время еще росли… но
голова, причинявшая особую боль, перестала, спасибо вам, боги, и
Человеку-Иисусу тоже.
