Но сие означало, что он должен стоять столбом… он посмотрел
на зеленый для пешеходов сигнал светофора… на углу Второй авеню и Пятьдесят
четвертой улицы, где красная надпись «СТОЙТЕ» сменилась на белую «ИДИТЕ», чтобы
через короткий промежуток времени снова стать красной.
Пока он над этим раздумывал, за спиной раздался голос,
пронзительный, вибрирующий от счастья: «Роланд! Сладенький! Повернись и
посмотри на меня! Посмотри на меня внимательно!»
Роланд повернулся, уже зная, что увидит, но все равно
улыбаясь. Это ужасно, вновь пережить день на Иерихонском Холме, но тут он
получил мощный заряд положительных эмоций: по Пятьдесят четвертой улице к нему
спешила Сюзанна Дин, смеясь и плача от радости, с распростертыми руками.
— Мои ноги! — она кричала во всю мощь легких. — Мои ноги!
Мои ноги снова целые и невредимые! О, Роланд, сладенький, восславим
Человека-Иисуса! МОИ НОГИ СНОВА ЦЕЛЫЕ И НЕВРЕДИМЫЕ!
6
Она бросилась ему на грудь, целуя щеку, шею, лоб, нос, губы,
повторяя снова и снова: «Мои ноги, о, Роланд, ты видишь, я могу ходить, я могу
бегать, у меня снова есть ноги, слава Господу и всем святым, мои ноги целые и
невредимые!»
— Доставь себе удовольствие и используй их на полную, прошу
тебя, — у Роланда давно уже вошло в привычку использовать обороты речи и
повадки жителей тех мест, куда заносила его судьба. Теперь вот в ход шли
обороты Кальи. Он полагал, что тоже начал бы показывать средний палец водителям
такси, если б подольше пожил в Нью-Йорке.
«Но я всегда буду чужаком, — думал он. — Еще бы, я даже не
могу правильно сказать: „Аспирин“. Всякий раз, когда пытаюсь, получается не
так».
Она взяла его за правую руку, потянула вниз, заставила
прикоснуться к голени.
— Ты ее чувствуешь? — просила она. — Я хочу сказать, она
есть, это не плод моего воображения?
Роланд рассмеялся.
— Но ведь ты не подлетела ко мне на крыльях, а подбежала?
Да, Сюзанна, она есть, — он обхватил левой рукой, здоровой, с пятью пальцами,
ее левую ногу. — Одна нога, вторая нога, обе со ступнями, — нахмурился. — Мы
должны достать тебе какую-нибудь обувь.
— Зачем? Это же сон. По-другому и быть не может.
Роланд пристально посмотрел на нее, и ее улыбка поблекла.
— Нет? Это действительно не сон?
— Мы вошли в Прыжок. Мы действительно здесь. Если ты
порежешь ногу, Миа, завтра ты проснешься у костра с порезанной ногой.
Другое имя сорвалось с его губ почти что… ну, не совсем…
естественно. И теперь он ждал, затаив дыхание: заметит или нет? Если б
заметила, он бы извинился и сказал, что вошел в Прыжок из сна об одной знакомой
ему женщине (хотя после Сюзан Дельгадо была только одна женщина, которая
сыграла в его жизни заметную роль, но звали ее не Миа).
Но она не заметила, и Роланда это особо не удивило.
Она собиралась отправиться в одну из охотничьих экспедиций…
как Миа… когда зазвучал каммен. А в отличие от Сюзанны, у Миа ноги есть. Она же
лакомится всякими блюдами, разгуливая по банкетному залу, беседует с друзьями,
она не пошла в «Морхауз» или куда-то еще. Значит, у нее есть ноги. И в этом
теле — две женщины, хотя Сюзанна этого не знает.
И внезапно Роланду захотелось, чтобы они не встретили Эдди.
Потому что Эдди мог заметить изменения в Сюзанне, пусть та их не замечала. А в
этом ничего хорошего не было. Будь у Роланда три желания, как у принца из
какой-нибудь детской сказки, он бы три раза загадал одно и тоже: закончить все
дела в Калье Брин Стерджис до того, как беременность Сюзанны… беременность Миа…
станет очевидной. Иметь дело и с тем и другим одновременно будет очень нелегко.
Если вообще возможно.
Она смотрела на него широкими, вопрошающими глазами. Не
потому, что он назвал ее чужим именем. Просто ей хотелось знать, что им делать
дальше.
— Это твой город, — Роланд пожал плечами. — Я бы взглянул на
книжный магазин. На пустырь, — он помолчал. — И на розу. Отведешь меня?
— Н-да, — она огляделась. — Это мой город, сомневаться не
приходится, но Вторая авеню выглядит совсем не так, как в те дни, когда Детта
щекотала себе нервишки, воруя всякую мелочевку в «Мейси».
— То есть ты не сможешь показать магазин и пустырь? — в
голосе Роланда слышалось разочарование, но не отчаяние. Он знал, что найдет
способ найти и первое, и второе. Способ всегда находился…
— О, это не проблема, — ответила она. — Улицы те же самые.
Нью-Йорк — это решетка, Роланд. Авеню идут в одну сторону, улицы — поперек. Все
чрезвычайно просто. Пошли.
Горело табло «СТОЙТЕ», но Сюзанна посмотрела направо,
убедилась, что машин нет, и они пересекли Пятьдесят четвертую улицу.
[24]
Сюзанна бесстрашно шагала вперед, словно и забыв про босые ноги. В коротких
кварталах теснились витрины экзотических магазинов. Роланд не мог не таращиться
на них, но, пусть и не смотрел, куда идет, ни с ним, ни с Сюзанной никто не
сталкивался, хотя прохожих хватало. Однако, он слышал, как стучат его каблуки
по плитам тротуара, видел тени, которые отбрасывали они в свете уличных
фонарей.
«Мы почти что здесь, — думал он. — А если бы сила,
доставившая нас сюда, была чуть мощнее, мы попали бы сюда в живую».
И, он отдавал себе в этом отчет, сила могла стать мощнее,
учитывая, что ее источник, согласно Каллагэну, находился под половицами его
церкви. По мере их приближения к городу и источнику силы, которая даже на таком
расстоянии могла отправить их в другой мир…
Сюзанна сжала его руку. Роланд тут же остановился.
— Поранила ногу? — спросил он.
— Нет, — ответила она, и Роланд увидел, что Сюзанна
напугана. — Почему здесь так темно?
— Сюзанна, сейчас ночь.
Она нетерпеливо дернула его за руку.
— Я это знаю. Не слепая. Разве ты… — она замялась. — Разве
ты не чувствуешь этой темноты?
Роланд понял, что чувствует. Во-первых, ночь на Второй авеню
на самом деле была совсем не темной. Стрелок до сих пор изумлялся, с какой
расточительностью жители Нью-Йорка тратили то, что в Гилеаде ценилось на вес
золота. Бумага, вода, очищенное масло, искусственное освещение. Последнее было
везде. Светились витрины магазинов (сами магазины закрылись, но выключить свет
в витринах никто не удосужился), сияла лавочка, где продавали попкорн, она
называлась «У Блимпи», оранжевые электрические лампы уличных фонарей
пропитывали светом воздух. И однако, Сюзанна была права. Несмотря на оранжевые
лампы, в воздухе висело ощущение темноты. Темное облако, казалось, окружало
людей, которые шли по этой улице. Ему вспомнились слова Эдди, произнесенные
раньше: «Все дело в девятнадцати».
