— О, да, — вздохнул Каллагэн. — Мне дали выпить.
5
Руки у Барлоу сильные, противостоять им невозможно. Он тянет
Каллагэна к себе, и тот вдруг осознает, что сейчас произойдет. Его не убьют.
Смерть — это счастье в сравнении с тем, что ему уготовано.
Нет, пожалуйста, нет, пытается он сказать, но ни слова не
срывается с его губ, только короткий жалкий стон.
— Давай, священник, — шепчет вампир.
Рот Каллагэна прижат к вонючей коже холодной шеи вампира.
Тут уж не до социальных проблем, этических или расовых последствий. Только
запах смерти и вскрытая, пульсирующая вена, выплевывающая отравленную кровь
Барлоу. Никакой потери связи с реальностью, никакой постмодернистской скорби о
гибели американской системы ценностей, нет даже свойственного западному
человеку религиозно-психологического чувства вины. Только желание навечно
задержать дыхание или повернуть голову, а лучше бы, и то и другое. Не
получается. Он не дышит целую вечность, кровь вампира, как краска, марает щеки,
лоб, подбородок. Но тщетно. В конце концов, он делает то, что приходится делать
всем алкоголикам, как только спиртное крепко берет их в оборот: он пьет.
Третий страйк. Ты вне игры.
6
— Мальчик убежал. Спасся. И меня Барлоу тоже отпустил. В
моей смерти он не находил никакого смысла, понимаете. Вот и оставил меня в
живых, себе на потеху.
— Больше часа я бродил по улицам города, который все больше
напоминал кладбище. Вампиров первого типа немного, и это благо, потому что даже
один такой вампир может много чего натворить за очень короткий период времени.
Уже половина населения стали вампирами, а я был слишком слеп, слишком
шокирован, чтобы осознать это. И никто из новых вампиров не приближался ко мне.
Барлоу оставил на мне метку, точно так же, как Бог пометил Каина, прежде чем
отправить в изгнание в землю Нод. Я принадлежал ему по праву и крови, как
сказал бы ты, Роланд.
В переулке у «Аптеки Спенсера» был фонтанчик с питьевой
водой, из тех, которые министерство здравоохранения запретило несколькими
годами позже, но тогда ни один маленький городок не обходился без таких
фонтанчика. Я смыл кровь Барлоу с лица и шеи. Постарался смыть и с волос. А
потом пошел к церкви святого Андрея, моей церкви. Я решил вымолить у Бога
второй шанс. Не у Бога теологов, которые верят, что все хорошее и плохое
исходит из нас самих, но у старого Бога. Того самого, который говорил с
Моисеем. Второй шанс, это все о чем я хотел попросить. Соглашался отдать за это
жизнь.
Все ускорял шаг, так что к церкви не подошел — подбежал. В
нее вели три двери. Я протянул руку к вредней. И тут же в глушителе какого-то
автомобиля громыхнула обратная вспышка, раздался чей-то смех. Я отчетливо помню
эти звуки. Потому что отсекли ту часть моей жизни, в которой я был священником
римской католической церкви.
— А что случилось с тобой, сладенький? — спросила Сюзанна.
— Дверь отвергла меня, — ответил Каллагэн. — Когда я
прикоснулся к металлической ручке, из нее ударила молния. Отбросила меня со
ступенек на бетонный тротуар. И изувечила руку, — он поднял правую, всю в
шрамах руку.
— И это? — Эдди указал на лоб Каллагэна.
— Нет, — ответил тот. — Это случилось позже. Я сумел
поднялся. Еще побродил по городу, вернулся к «Аптеке Спенсера», только на этот
раз вошел. Купил бинты, чтобы перевязать обожженную руку. И когда
расплачивался, увидел плакат: «ПРОКАТИСЬ НА БОЛЬШОЙ СЕРОЙ СОБАКЕ».
— Он говорит про «Грейхаунд», сладенький, — пояснила Сюзанна
Роланду. — Это национальная автобусная компания.
Роланд кивнул и посмотрел на Каллагэна, ожидая продолжения.
— Мисс Кугэн сказала мне, что следующий автобус направляется
в Нью-Йорк, и я купил на него билет. Если б она сказала, что автобус идет в
Джексонвилл или Ноум, или в Нот-Бургу в Южной Дакоте, поехал бы туда. Потому
что мечтал только об одном: выбраться из этого чертова городка. Плевать я хотел
на то, что люди умирали или их ждало что-то похуже смерти, пусть некоторые были
моими друзьями, а другие — прихожанами. Я хотел выбраться оттуда. Можете вы это
понять?
— Да, — без малейшего колебания ответил Роланд. — Очень даже
можем.
Каллагэн встретился с ним взглядом, и увиденное в глазах
стрелка, похоже, его обнадежило. Продолжал он уже спокойнее.
— Лоретта Кугэн была одной из городских старых дев. Я,
должно быть, сильно напугал ее, потому что она попросила меня подождать
автобуса на улице. Наконец, он подъехал. Я поднялся в салон и протянул водителю
билет. Он оторвал свою половину и вернул мне мою. Я сел. Автобус тронулся с
места. Мы проехали под мигающим желтым светофором в центре города, где
закончилась первая миля. Первая миля дороги, которая привела меня сюда. Позже,
где-то в половине пятого утра, за окном еще не рассвело, автобус остановился.
7
— Хартфорд, — говорит водитель. — Это Хартфорд, приятель.
Стоянка двадцать минут. Хочешь выйти, съесть сэндвич или что-то еще?
Каллагэн перевязанной рукой достает из кармана бумажник и
чуть не роняет его на пол. Во рту по-прежнему вкус смерти, неприятный, вкус
гнилого яблока. Его надо чем-то смыть, этот вкус, если не удастся, хотя бы
замазать, прикрыть, как прикрывают щербатый пол дешевым ковром.
Он вынимает из бумажника двадцатку, протягивает водителю.
— Не смогли бы вы купить мне бутылку?
— Мистер, инструкция…
— Сдачу, разумеется, оставьте себе. Пинты мне хватит.
— Я не хочу, чтобы мне заблевали автобус. В Нью-Йорке мы
будем через два часа. Там и покупайте, что угодно, — водитель улыбается. — В
этом городе есть все, знаете ли.
Каллагэн, он более не отец Каллагэн, огненный язык,
вырвавшийся из дверной ручки, однозначное тому доказательство, добавляет к
двадцатке десятку. Протягивает тридцать долларов. Вновь говорит, что ему хватит
и пинты, а сдачи не надо. На этот раз водитель, он же не идиот, берет деньги.
— Но только не вздумай потом блевануть, — повторяет он. — Не
хочу, чтобы мне заблевали автобус.
Каллагэн кивает. Никакой блевотины, он это гарантирует. И в
этот предрассветный час водитель идет в маленький торговый центр (продовольственный
магазин — винный магазин — кафе быстрого обслуживания) при автостанции,
работающий круглосуточно, о чем сообщают красные неоновые буквы вывески. В
Америке существуют тайные хайвеи, хайвеи, недоступные глазу. Автостанция стоит
на съезде, позволяющем попасть на эти неведомые дороги, и Каллагэн это
чувствует. Об этом говорят ему бумажные стаканчики и смятые сигаретные пачки,
которые ветер гонит по асфальту. Об этом шепчет табличка на бензонасосами, со
словами: «ПОСЛЕ ЗАХОДА СОЛНЦА ОПЛАТА АВАНСОМ». На это указывает юноша-подросток
на другой стороне улицы, в половину пятого утра сидящий на крыльце, положив
голову на руки. Тайные хайвеи рядом и они шепчут: «Заходи, дружище. Здесь ты
сможешь все позабыть, даже имя, которое привязали к тебе, когда ты был еще
голым, орущим младенцем, перепачканным кровью матери. Они привязали к тебе имя,
как привязывают пустую жестяную банку к хвосту собаки, не так ли? Но тебе
больше нет нужды таскать его за собой. Заходи, заходи». Но он никуда не идет.
Дожидается водителя автобуса, и скоро тот возвращается с пинтой «Олд лог кэбин»
в бумажном пакете. Этот сорт виски Каллагэн знает очень хорошо, пинтовая
бутылка стоит чуть больше двух долларов, что означает, что чаевые водителя —
двадцать восемь долларов, плюс-минус четвертак. Неплохо. Но так принято в
Америке, не так ли? Даешь много — получаешь чуть-чуть. Но, если «Олд лог кэбин»
уберет этот отвратительный привкус изо рта, который донимает его куда больше,
чем боль в обожженной руке, тогда тридцать баксов будут потрачены не зря. Черт,
на это и сотни не жалко.
