«Ты почти вонзила в меня свои коготки, не так ли, дорогая»?
— поет Элтон Джон, и Каллагэн сходит с крыльца, поднимая тесак. А потом со всей
силой опускает его на череп вампира. Половинки вампирова лица раскладываются
как крылья. Он поднимает голову, как хищник, внезапно почуявший приближение
другого зверя, более крупного и опасного, чем он сам. Мгновением позже сгибает
колени, словно собираясь поднять с брусчатки брифкейс, потом решает, что сможет
обойтись без него. Поворачивается и медленно идет к выходу из проулка.
Навстречу голосу Элтона Джона, который поет: «Кто-то спас, кто-то спас, кто-то
сегодня спас мне жиз-з-знь!» Тесак по-прежнему торчит из черепа вампира.
Рукоятка при каждом шаге мотается из стороны в сторону, как маленький хвост.
Каллагэн видит и кровь, но совсем немного, не океан, как ожидал. В этот момент
потрясение слишком велико, чтобы он мог над этим подумать, но позже он придет к
выводу, что к выводу, что жидкой крови в вампирах самая малость. И жизнь в них
поддерживает что-то более магическое, чем полезные вещества, которые кровь
доставляет в самые дальние уголки тела. Большая часть их крови свернулась и по
консистенции напоминает желток сваренного вкрутую яйца.
Тварь делает еще шаг, потом останавливается. Голова исчезает
из поля зрения Каллагэна, потому что вампир резко наклоняется вперед. А потом,
внезапно, одежда кучей надает на влажную мостовую проулка.
Словно во сне Каллагэн идет к груде одежды. Люп Дельгадо
стоит, прижавшись спиной и затылком к стене, закрыв глаза, по-прежнему пребывая
в трансе, в который ввел его вампир. Кровь маленькими струйками стекает по шее.
Каллагэн смотрит на одежду. Галстук завязан. Рубашка внутри
пиджака, подол засунут в брюки. Он знает, что, расстегнув молнию, найдет в них
трусы. Берется за рукав пиджака, чтобы убедиться, что он пуст не только по
виду, но и на ощупь, и часы вампира вываливаются из рукава, падают на мостовую
рядом с уже лежащим на ней перстнем, какие выдают выпускникам многих престижных
университетов.
Видит Каллагэн и волосы. А также зубы, некоторые с пломбами.
Это все, осталось от мистера Брифкейс-Марк-Кросса.
Каллагэн собирает одежду. Элтон Джон все поет «Кто-то
сегодня спас мне жизнь», но, возможно, удивляться этому и не следует. Песня-то
довольно длинная песня, на четыре минуты, не меньше. Каллагэн надевает часы на
свое запястье, перстень — на палец, чтобы они не потерялись. Заносит одежду в
«Дом», проходя мимо Люпа, который так и не вышел из транса. Ранки на его шее
становятся все меньше, затягиваются, исчезают.
На счастье Каллагэна кухня пуста. Слева дверь с табличкой
«КЛАДОВАЯ». За ней — короткий коридор с нишами по обе стороны. Каждая ниша
отделена от коридора металлической решетчатой дверью, запертой на крепкий
замок. В одной нише — консервы. Во второй крупы. В нескольких — одежда.
Рубашки, брюки, платья и юбки, пальто, для каждого вида одежды своя ниша. Есть
ниши и для обуви, мужской и женской. В конце коридора — обшарпанный гардероб с
надписью «СБОРНАЯ СОЛЯНКА». Каллагэн находит бумажник вампира и перекладывает в
свой карман, поверх собственного бумажника. Карман заметно оттопыривается.
Потом открывает ключом гардероб и бросает в него одежду вампира. Все легче, чем
рассортировать ее, хотя он понимает, что кто-то обязательно будет ворчать,
обнаружив в брюках трусы. В «Доме» использованное нижнее белье не берут.
— Мы, возможно, обслуживаем представителей самого дна, —
как-то сказал Каллагэну Роуэн Магрудер, — но у нас есть свои правила.
Сейчас не до правил. Сейчас надо заняться волосами и зубами
вампира. Его бумажником, перстнем, часами… и, Господи, брифкейс и туфли! Они же
остались в проулке!
«Не смей скулить! — говорит он себе. — Его девяносто девять
процентов исчезли, совсем, как монстр в последнем кадре фильма ужасов. Пока Бог
был с тобой, я думаю, это Бог, так что не смей скулить!»
Он и не скулит. Собирает волосы, зубы, берет брифкейс, несет
в дальний конец проулка, плюхая по лужам, перебрасывает через ограду. После
короткого размышления отправляет следом часы, бумажник и перстень. Последний
поначалу не хочет сниматься, Каллагэна уже охватывает паника, но перстень
соскальзывает с пальца и отправляется за ограду. Кто-нибудь подберет. В конце
концов, это Нью-Йорк. Он возвращается к Люпу и видит туфли. Слишком хорошие,
чтобы их выбрасывать. Кто-нибудь сможет их поносить. С туфлями возвращается на
кухню. Стоит перед плитой, держа их в правой руке, подвешенными на двух
пальцах, когда из проулка на кухню заходит Люп.
— Дон? — голос у него чуть осипший, как у человека, который
крепко спал и только что проснулся. В нем слышится легкое удивление. Он
указывает на подвешенные на пальцах Каллагэна туфли. — Ты собираешься положить
их в жаркое?
— Вкус они бы улучшили, это точно, — отвечает Каллагэн. Он
изумлен спокойствием собственного голоса. А его сердце! Как ровно оно бьется.
От шестидесяти до семидесяти ударов в минуту, — но я хочу отнести их в
кладовую. Кто-то оставил их на заднем крыльце. А ты чего там делал?
Люп улыбается. Улыбка ему к лицу, он становится еще
прекраснее.
— Постоял там, покурил, — отвечает он. — Такая хорошая
погода, что не хочется заходить под крышу. Разве ты меня не видел?
— Видел, конечно, — ответил Каллагэн. — Но ты с головой ушел
в свои мысли, вот я и не стал окликать тебя. Открой мне, пожалуйста, кладовую.
Люп проходит в короткий коридор, открывает замок на
решетчатой двери соответствующей ниши.
— Хорошие туфли, — говорит он. — «Бэлли». — С чего это
кто-то решил оставит пару туфель «Бэлли» пьяницам?
— Наверное, эти туфли чем-то не угодили хозяину, — отвечает
Каллагэн. Он слышит колокольца, их сладостную и вгоняющую в ужас мелодию, и
скрипит зубами. Окружающий мир вдруг начинает мерцать. «Только не сейчас, —
думает он. — Пожалуйста, только не сейчас».
Это не молитва, в Нью-Йорке он молится мало, но, возможно,
кто-то слышит его, потому что звон исчезает. Вместе с мерцанием. Из другой
комнаты кто-то громко вопрошает, когда же, наконец, подадут ужин. Кто-то
ругается. Все, как всегда. А вот ему хочется выпить. Тоже обычное дело, но
сейчас очень уж хочется, нестерпимо. Он не может не думать о том, как его
пальцы сжимали обтянутую резиной рукоятку тесака. О весе тесака. О звуке, с
которым тесак развалил голову вампира. И прежний вкус опять во рту. Мертвый вкус
крови Барлоу. И слова. Что сказал ему Барлоу на кухне дома Петри, перед тем,
как сломал крест, подаренный ему матерью? «Печально наблюдать крушение веры»?
«Этим вечером я пойду на собрание „АА“», — думает он,
надевая резинку на туфли «Бэлли» и бросая их в кучу обуви. Иногда они помогают.
Он никогда не говорит: «Я — Дон и я алкоголик», — но иногда эти собрания
помогают.
Люп стоит к нему вплотную и, обернувшись, Каллагэн от
неожиданности ахает.
