— Как идут дела? — спросил Робин.
— «Айк, тебе стоит только позвонить, если я тебе понадоблюсь», — насмешливо передразнил Айк. — Черт! Я только этим и занимался, что звонил тебе! Я звонил тебе два дня подряд! И все напрасно.
— Я был на море, Айк. Почему ты не оставил для меня сообщения? Айк вздохнул.
— Что бы это изменило? Ты все равно проворонил бы похороны. Робин подумал, что ослышался.
— Какие похороны?
— Об этом писали во всех газетах! Не говори только, что не в курсе.
— Айк, ради Бога… Я только что с самолета. Что случилось? В голосе Айка послышался металл.
— Позавчера похоронили Аманду.
— Да, но неделю назад ты говорил, что ей лучше?
— Мы так думали. В тот день… еще утром она прекрасно выглядела. Я приехал в больницу около одиннадцати. Она сидела на кровати — накрашенная, в великолепной ночной сорочке — и писала поздравительные открытки. Вдруг она выронила ручку, а ее глаза закатились. Я бросился за дверь, позвал медсестер, врачей. Доктор сделал ей укол, и она уснула. Я сидел возле нее около трех часов, ожидая, когда она откроет глаза. Увидев меня, она слабо улыбнулась. Я взял ее на руки и сказал, что все будет хорошо. Тогда она посмотрела на меня, ее глаза снова закатились, и она сказала: «Айк, я знаю, знаю». — Айк замолчал.
— «Я знаю» что, Айк? — спросил Робин.
— О Господи, откуда мне знать? Мне кажется, она хотела сказать, что знает, что умирает. Я позвонил медсестре. Она пришла со шприцем, но Аманда оттолкнула ее и прижалась ко мне, словно понимая, что ей осталось совсем немного. Потом посмотрела на меня и сказала: «Робин, позаботься о Слаггере. Я прошу тебя, Робин». Затем снова потеряла сознание. Через час она очнулась. На ее лице снова была прелестная улыбка. Она взяла меня за руку. О, Робин! Я и сейчас вижу эти огромные, испуганные глаза. Она сказала: «Айк, я люблю тебя, тебя». Потом закрыла глаза и больше уже не приходила в сознание. Через час она умерла.
— Айк, но ее последние слова были обращены к тебе. Это должно облегчить твою боль!
— Если бы она просто сказала: «Я люблю тебя, Айк». Точка. Тогда все было бы в порядке. Но она ведь сказала: «Я люблю тебя, тебя», словно хотела убедить, что это меня она любит, а не тебя. Это еще раз подтверждает ее великодушие.
— Айк, не мучайся из-за этого. Она не понимала, что говорит.
— Да… Робин, ты не будешь иметь ничего против, если я оставлю кота у себя?
— О, ради Бога, Айк! Он твой.
— Это единственное, что у меня осталось от Аманды. Я сплю с ним каждую ночь.
— Айк, дай ты лучше коту молока, а сам спи с блондинкой.
— С моим везением на женщин я теперь снимаю военный фильм! Ни одной красотки в ролях, только двадцать мужиков. Надеюсь, что он удастся. С Рождеством, Робин!
— Спасибо, и тебя также, Айк!
Робин повесил трубку и откинулся в кресле. Аманда умерла… Он не мог в это поверить. Нет, она не должна была любить его. От горя Айк просто свихнулся. Вдруг у него появилось острое желание провести Рождество с кем-нибудь, кто его любил. Но с кем? С матерью? С сестрой? Китти была в Риме, а Лиза… Он не видел ее целую вечность. Робин заказал разговор с Сан-Франциско.
Лиза была поражена.
— Робин! Не могу в это поверить. Если ты мне звонишь, значит, собрался жениться!
— Лиза, милая, через неделю Рождество и, как бы странно это ни казалось, но я иногда думаю о нашей семье. Особенно в это время года. Как поживают твои дети? И как поживает твой бравый старик, стриженный бобриком?
— По-прежнему стрижется бобриком и при этом лучший супруг в мире. Робин, я на тебя сердита. Ты столько раз был в Лос-Анджелесе и ни разу не позвонил. Кейт и Дикки были бы очень рады тебя видеть.
— Как-нибудь обязательно приеду. Обещаю. Клянусь. — Робин на мгновение замолчал. — А как поживает великолепная Китти? Чем она занимается?
Лиза ответила не сразу.
— Робин, почему ты всегда ее так называешь?
— Не знаю. Может, это с тех пор, как умер старик.
— Ты хочешь сказать — мой отец?
— Ну ладно, Лиза, как Китти?
— Но почему ты упорно называешь ее Китти? Робин засмеялся.
— Уговорила. Что поделывает мама в последнее время? Так тебе больше нравится?
— Она была для тебя хорошей матерью, Робин.
— А я и не отрицаю и даже счастлив, что она развлекается. Так как у нее дела?
— Не очень. У нее плохо с коронарными сосудами, было несколько сердечных приступов. Она месяц пролежала в больнице, но теперь ей, кажется, лучше. Недавно она переехала в большой особняк в Риме. Естественно, у нее новый воздыхатель. Она говорит, что он ее обожает. Конечно, она ему платит. Как тебе это нравится?
— Потрясающе! А ты что хотела? Чтобы она жила с каким-нибудь старым артритиком? Я, как Китти, люблю молодость и красоту.
— И тебе никогда не хотелось иметь детей и собственный дом?
— Нет! И не думаю, что Китти тоже этого хотела. Она родила нас потому, что так получилось.
— Не смей говорить так о ней!
— Ладно, Лиза! У нас всегда была няня, у тебя, по крайней мере. Я до сих пор помню, как дрожала Китти, когда была вынуждена брать тебя на руки. И я не помню, чтобы она держала меня на руках, когда я был маленьким.
— Она обожала детей! — закричала Лиза. — И мечтала иметь их полный дом! Она чуть не умерла, когда рожала меня, а потом у нее было три выкидыша.
— Почему я не знал этого?
— Я тоже ничего не знала. Я узнала об этом только после смерти папы, когда она несколько дней гостила у нас. Я была тогда на третьем месяце. «Не останавливайся на одном, Лиза, и даже на двоих. Нарожай целый дом детей. Я оставлю вам столько денег, что вы с Робином сможете себе позволить иметь много ребятишек. Без них жизнь не имеет никакого смысла». Она много чего мне тогда рассказала.
— Наверное, дочери ближе к матери, — вполголоса произнес Робин.
— Не уверена. Но я знаю, что дети — это очень важно. И мама это знает. Я бы хотела, чтобы ты тоже это понял.
— Постараюсь. Желаю вам хорошо повеселиться на Рождество!
— Тебе тоже. Представляю, как ты чудесно проведешь время с целым роем блондинок. Счастливого праздника, Робин!
Лиза повесила трубку.
Робин в задумчивости провел рукой по волосам. Впереди у него были рождественские каникулы, и их нужно было как-то провести.
Он проснулся в четыре часа утра весь в поту с ощущением, что видел во сне какой-то кошмар. Но какой, он не мог вспомнить. Четыре часа по местному времени, значит, в Риме — десять. Он набрал номер. Ему ответил приятный мужской голос на безупречном английском языке.
