— Не знаю, — сказал он. — Может быть, погуляем вдоль реки.
— В этих туфлях? — Она подняла ногу, на которой были мягкие кожаные туфли. — У меня заболит подъем. В них особенно не нагуляешься.
— Ну ладно, — сказал он. — На реку не пойдем.
— Слушай, мне пришла идея. Пойдем в клуб, послушаем пластинки.
— Не знаю, в такой прекрасный день не хочется…
Он замолчал, увидев погасшую на ее лице улыбку.
Она смотрела на видневшуюся вдали телевизионную башню над зданием муниципалитета.
— В последний раз я была в здании муниципалитета, когда ходила к доктору по поводу беременности, — серьезно проговорила она.
— На этот раз все будет иначе, — сказал он. И вдруг остановился.
— Что такое?
— Дорри, ты права. Зачем нам ждать пяти часов? Пошли туда сейчас!
— Прямо сейчас пойти и пожениться?
— Ну, после того, как ты оденешься и соберешь чемодан. Иди в общежитие и собирайся. Что ты на это скажешь?
— С удовольствием! Мне так хотелось пойти туда с утра!
— Я тебе немного погодя позвоню и скажу, где буду тебя ждать.
— Конечно, давай так и сделаем!
Дороти приподнялась на цыпочки и поцеловала его в щеку.
— Я тебя так люблю, — прошептала она.
Он широко ей улыбнулся.
И она поспешила в общежитие, напоследок оглянувшись со счастливой улыбкой.
Он смотрел ей вслед. Затем опять повернулся и посмотрел на телевизионную башню, которая возвышалась на крыше муниципалитета города Блю-Ривер. Это было самое высокое здание в городе — четырнадцать этажей, — а у подножия каменные плиты тротуара.
Глава 11
Он зашел в вестибюль факультета искусствоведения, где под главной лестницей пряталась телефонная будка. Позвонив в справочную, узнал телефон бюро бракосочетаний.
— Бюро брачных лицензий.
— Доброе утро. Я хочу узнать, в какие часы вы сегодня работаете?
— До двенадцати и после часу до пяти тридцати.
— А между двенадцатью и часом у вас перерыв?
— Да.
— Спасибо. — Он повесил трубку, вынул из кармана еще одну монету и позвонил Дорри в общежитие. Однако ему никто не ответил. Он повесил трубку на место, недоумевая, где она могла задержаться? Она так быстро пошла к общежитию, что уже должна была бы быть у себя.
У него больше не было мелочи, и он пошел в кафе на территории университета, где разменял доллар, и свирепо уставился на девушку, засевшую в телефонной будке. Когда она наконец освободила место, он вошел в пахнувшую духами будку и закрыл за собой дверь. На этот раз Дороти взяла трубку.
— Да?
— Привет. Почему ты так долго шла домой? Я звонил минут пять назад.
— Я зашла в магазин купить перчатки, — ответила она немного запыхавшись, но счастливым голосом.
— A-а. Слушай, сейчас двадцать пять минут одиннадцатого. Ты будешь готова к двенадцати?
— Не знаю. Я хотела принять душ…
— Ну к четверти первого?
— Ладно.
— Надеюсь, ты не собираешься записывать в журнале, что тебя не будет весь уик-энд?
— Я должна. Ты же знаешь правила.
— Если ты запишешь, то тебе ведь надо будет написать, где ты будешь. Разве не так?
— Так.
— Ну и что ты напишешь?
— Я напишу «гостиница „Нью-Вашингтон“». Если дежурная спросит, я объясню ей, что выхожу замуж.
— Послушай, лучше сделай это позже. Нам все равно придется возвратиться в общежитие. Узнать про домик-прицеп. Надо будет за этим вернуться.
— Да? А почему?
— Они сказали, что не могут принять заявление, пока я не покажу им свидетельство о браке.
— Ну, если мы сюда все равно вернемся, я оставлю здесь чемодан.
— Нет, чемодан возьми с собой. Сразу после бракосочетания мы поедем в гостиницу, вселимся в наш номер и пойдем в ресторан обедать. Она всего в двух шагах от здания муниципалитета.
— Тогда почему не сделать запись в журнале сейчас? Какая разница?
— Послушай, Дороти, мне кажется, что в университете не очень-то одобряют, чтобы студентки из общежития поспешно выходили замуж. Воспитательница обязательно придумает какие-нибудь препятствия. Спросит, например, известила ли ты отца. Станет тебя убеждать подождать до конца семестра. Для этого они и существуют.
— Ладно, я выпишусь потом.
— Вот и умница. Я буду ждать тебя около входа в общежитие в четверть первого. На Университетской авеню.
— Университетской?
— Но ты же все равно выйдешь через боковую дверь — а то как ты объяснишь дежурной, что уходишь с чемоданом, но не оставляешь записи в журнале?
— Да, верно, я об этом не подумала. Вот смех: все равно что сбежать с женихом в Гретна-Грин.
— Как в кино.
Раздался теплый смех.
— Значит, в четверть первого.
— Да. К половине первого мы будем на месте.
— До свидания, жених.
— До свидания, невеста.
Он надел свой лучший синий костюм, черные ботинки с черными носками, белую рубашку и светло-голубой итальянский галстук плотного шелка с черно-серебристыми ирисами. Однако, посмотрев на себя в зеркало, решил, что галстук чересчур уж хорош и заметен, и поменял его на гладкий жемчужно-серого цвета. Застегивая пиджак, он опять поглядел на себя в зеркало и пожалел, что не может точно так же поменять лицо на менее заметное. Оказывается, иметь такое красивое лицо иногда неудобно. Чтобы придать своей внешности хоть немного банальности, он неохотно надел мягкую серую шляпу, осторожно надвинув ее на лоб, чтобы не испортить прически.
В пять минут первого он уже был на Университетской авеню и поджидал Дороти, стоя на другой стороне улицы напротив двери общежития. Солнце стояло почти над головой и слепило яркими лучами. В жарком воздухе ленивое чириканье птиц, звуки шагов и звон трамваев, казалось, доносились из-за стеклянной стены. Он стоял спиной к общежитию, глядя на витрину хозяйственного магазина. В четверть первого он увидел, как открылась отраженная в стекле дверь общежития и на улицу вышла Дороти в зеленом костюме. Раз в жизни она не опоздала. Он обернулся. Она смотрела по сторонам, совершенно его не замечая. В одной руке, на которой была белая перчатка, она держала сумочку, в другой — небольшой чемоданчик из тех, что берут в аэропорт — коричневый с широкими красными полосами. Он поднял руку, и она тут же его заметила. С радостной улыбкой на лице она сошла с тротуара, переждала поток транспорта и подошла к нему.
