С этого времени между Робеспьером и Тальеном началась непримиримая вражда.
Ставленник Робеспьера предупредил из Бордо своего покровителя:
«Берегись, Тальен метит высоко».
Робеспьер, не решаясь напасть на Тальена прямо, отдал приказ Комитету общественного спасения арестовать Терезу.
Ее схватили в Фонтене-о-Роз и посадили в Ла Форс.
Это было недели за две до меня.
Ее бросили в сырую темную камеру, которая напомнила ей о крысах в бордоской тюрьме. Она спала на столе, скорчившись, спиной к стене.
Два или три дня спустя ее перевели из одиночки в большую камеру, где сидели еще восемь женщин.
Угадай, мой любимый, как развлекались эти женщины, чтобы скоротать долгие бессонные ночи?
Они играли в Революционный трибунал.
Обвиняемую всегда приговаривали к смерти, ей связывали руки, заставляли просунуть голову между перекладинами стула, давали щелчок по шее — и все было кончено.
Пять женщин из восьми, которые сидели в этой камере, одна за другой отправились на площадь Революции, чтобы сыграть в реальности роль, которую они репетировали в камере тюрьмы Ла Форс.
Тем временем Тальен, закутавшись в плащ, бродил вокруг тюрьмы, где томилась Тереза, в надежде увидеть, как за решеткой мелькнет дорогой его сердцу силуэт.
В конце концов он снял мансарду, откуда был виден тюремный двор. Однажды вечером, когда Тереза после прогулки вслед за другими заключенными входила в здание тюрьмы, славный Ферне на секунду задержал ее на пороге, и к ее ногам упал камешек.
Для заключенных всякая мелочь — событие; ей показалось, что камешек упал не случайно; она подняла его и увидела, что к нему привязана записка.
Она тщательно спрятала камешек, вернее, привязанную к нему записку. Она не могла прочесть ее, потому что было темно, а свет зажигать не разрешалось; она уснула, зажав записку в руке, а наутро с рассветом подошла к окну и в первых лучах зари прочла:
«Я не спускаю с Вас глаз; каждый вечер выходите во двор; Вы не увидите меня, но я буду рядом с Вами».
Почерк был изменен, подписи не было, но кто мог написать эту записку, кроме Тальена?
Тереза с нетерпением ждала, когда придет папаша Ферне; она всеми силами пыталась его разговорить, но в ответ он только прижимал палец к губам.
Через неделю Тереза таким же образом получила новую весточку от своего защитника.
Но Робеспьеру несомненно донесли, что Тальен снял комнату рядом с тюрьмой, и он отдал приказ перевести Терезу вместе с восемью или десятью другими заключенными в кармелитский монастырь, обращенный в тюрьму.
Она выехала из Большой Ла Форс как раз тогда, когда я выехала из Малой Ла Форс.
Только повозка с осужденными выехала из ворот на улицу Короля Сицилийского, двуколка с заключенными выехала через ворота на улицу Розового Куста.
Они встретились на улице Менял, когда двуколка собиралась пересечь улицу Сент-Оноре, чтобы въехать на мост Богоматери.
Тогда я и увидела Терезу и бросила ей розовый бутон.
В кармелитском монастыре ее посадили в камеру к г-же де Богарне вместо г-жи д'Эгильон.
Госпоже де Богарне было лет двадцать девять-тридцать, она была родом с Мартиники, где ее отец был комендантом порта. В пятнадцать лет она приехала во Францию и вышла замуж за виконта Александра де Богарне.
Генерал де Богарне служил Революции, но вскоре, как и многие другие, пал ее жертвой.
Хотя она, как и г-жа де Фонтене, не была счастлива в браке, она, как и г-жа де Фонтене, сделала все возможное, чтобы спасти мужа, но все ее хлопоты ни к чему не привели и только скомпрометировали ее самое. Госпожу де Богарне арестовали и заточили в кармелитский монастырь, где она со дня на день ожидала Революционного трибунала.
У нее было двое детей от генерала де Богарне: Эжен и Гортензия; они оказались в такой нужде, что Эжен пошел в подмастерья к столяру, а Гортензия стала белошвейкой.
Накануне приезда Терезы в камеру г-жи де Богарне вошел тюремщик и забрал складную кровать г-жи д'Эгильон.
— Что вы делаете? — спросила Жозефина.
— Как видите, уношу кровать вашей подруги.
— Но на чем же она будет спать завтра? Тюремщик рассмеялся.
— Завтра, — ответил он, — ей уже не нужна будет кровать.
И правда, за г-жой д'Эгильон пришли, и больше она не вернулась.
Остался только тюфяк на полу.
Он был один на троих, или двоим из нас надо было спать на стульях.
Надо сказать тебе, любимый, жилище у нас не слишком уютное: 2 сентября здесь убили несколько священников, и стены забрызганы кровью.
Кроме того, на стенах видны мрачные надписи — последний крик отчаяния или надежды.
Наступил вечер; нас одолели черные мысли. Мы все втроем сели на тюфяк, и, поскольку я одна не дрожала от страха, Тереза спросила меня:
— Ты что, не боишься?
— Разве я тебе не говорила, что хочу умереть? — ответила я.
— Хочешь умереть? В твои годы? В семнадцать лет?
— Увы, я пережила больше, чем иная женщина, дожившая до восьмидесяти.
— А я, — сказала Тереза, — вздрагиваю от каждого шороха. Боже мой, на твоих глазах обезглавили тридцать человек, ты слышала, как нож гильотины со свистом рассекает воздух, овевая тебя ветром, и ты не поседела!
— Джульетта видела, как Ромео лежит под балконом, так и мне казалось, будто я вижу, как мой любимый лежит в своей могиле. Я не умру, я просто пойду к нему. У вас в жизни есть все: женихи, дети — поэтому вы хотите жить. А у меня в жизни нет ничего — поэтому я хочу умереть.
— Но теперь, — ласково сказала она, — когда у тебя есть две подруги, ты по-прежнему хочешь умереть?
— Да, если вы умрете.
— А если мы не умрем? Я пожала плечами:
— Тогда я тоже хочу жить.
— И еще, — сказала Тереза, прижимая меня к сердцу и целуя в глаза, — вот хорошо, если бы ты могла спасти нас!
— Я была бы счастлива, если бы мне это удалось, но как?
— Как?
— Ведь я такая же пленница, как вы.
— Но только, судя по тому, что ты рассказала, ты можешь отсюда выйти, если захочешь.
— Я? Каким образом?
— Разве тебе не покровительствует комиссар?
— Покровительствует?
— Конечно. Разве он не посоветовал тебе назваться вымышленным именем?
— Да.
— Разве он не сказал тебе, что вы еще увидитесь?
