— Когда? Вот в чем вопрос!
— Я не знаю, но надо, чтобы это произошло поскорее.
— Время летит быстро.
— Если бы ты знала его имя!
— Я его не знаю.
— Можно спросить у тюремного смотрителя.
— Не лучше ли просто подождать его, ведь он обещал прийти.
— Да, но если до тех пор?..
— Я могу спасти одну из вас, если пойду вместо нее на эшафот.
— Но кого? — живо спросила Тереза.
— По справедливости надо спасти ту, у которой есть дети, госпожу де Богарне.
— Вы ангел, — сказала та, целуя меня, — но я никогда не соглашусь принять такую жертву.
— Послушайте, мои дорогие подруги, когда вас арестовали?
— Меня, — сказала Тереза, — двадцать два дня назад.
— А меня, — сказала г-жа де Богарне, — семнадцать дней назад.
— Ну что ж, вполне вероятно, что ни завтра, ни послезавтра о вас не вспомнят. Так что у нас в запасе три-четыре дня, чтобы напомнить о себе нашему комиссару, если он не вспомнит сам; а пока давайте спать, ночь — добрая советчица.
И мы, обнявшись, легли на наш единственный тюфяк. Но думаю, что спала я одна.
19
Дни шли за днями; у нас все было без перемен. Мы не получали никаких вестей с воли. Мы не знали, до какого исступления дошли партии в своей борьбе.
Мои несчастные подруги бледнели и дрожали при каждом шорохе за дверью. Однажды утром дверь камеры открылась и меня вызвали в помещение тюремного смотрителя.
Тереза и г-жа де Богарне посмотрели на меня с ужасом.
— Не тревожьтесь, — успокоила их я, — меня не судили, не приговаривали к смерти, значит, меня не могут казнить.
Они поцеловали меня так крепко, словно не надеялись больше увидеть.
Но я поклялась им, что не покину монастырь кармелитов, не попрощавшись с ними.
Я спустилась вниз. Как я и предполагала, меня ждал комиссар.
— Я должен допросить эту девушку, — сказал он. — Оставьте нас одних в приемной.
Он был одет так же, как в первый раз, карманьола и красный колпак придавали ему свирепый вид, но на лице его светились добрые, честные глаза, мягкие черты лица дышали добродушием.
— Как видишь, гражданка, я о тебе не забыл. Я поклонилась в знак признательности.
— А теперь пойми: я желаю тебе добра. Расскажи мне всю правду.
— Мне нечего рассказывать.
— Как ты оказалась в повозке смертников, раз тебя не судили и не приговаривали к смерти?
— Я хотела умереть.
— Значит, то, что мне сказали в Ла Форс, — правда? Ты попросила связать тебе руки и обманом села в повозку?
— Кто тебе сказал?
— Гражданин Сантер собственной персоной.
— Ему не грозит кара за услугу, которую он мне оказал?
— Нет.
— Да, он сказал тебе правду. Теперь мой черед спрашивать.
— Я слушаю.
— Почему ты принимаешь во мне участие?
— Я же тебе сказал. Я комиссар секции. Это мне было приказано арестовать маленькую Николь; когда я арестовывал ее, я не мог сдержать слез. Во время ее казни я впервые в жизни испытал угрызения совести. И я поклялся, что, если мне представится случай спасти бедную, ни в чем не повинную девушку, похожую на нее, я это сделаю. Провидение послало мне вас, и я спрашиваю: вы хотите жить?
Я вздрогнула: мне самой было все равно, но я подумала о том, как нужна моя жизнь двум бедным женщинам, которые остаются в тюрьме.
— Как вы можете вызволить меня отсюда?
— Очень просто. Против вас нет никакого обвинения; я справился об этом в Ла Форс; здесь вы записаны под чужим именем. Я прихожу за вами, чтобы перевести вас в другую тюрьму. По дороге я оставляю вас на Новом мосту или на мосту Тюильри, и вы идете на все четыре стороны.
— Я обещала, что не выйду отсюда, не попрощавшись с моими сокамерницами.
— Как их зовут?
— Я могу назвать вам их имена без опасности для них?
— Вы меня обижаете.
— Госпожа Богарне, госпожа Тереза Кабаррюс.
— Любовница Тальена?
— Она самая.
— Сегодня вся борьба развернулась между ее возлюбленным и Робеспьером. Если победит Тальен, вы похлопочете за меня перед ней?
— Не сомневайтесь.
— Поднимитесь в вашу камеру и быстрее спускайтесь. В наше время можно не торопиться умирать, но надо торопиться жить.
Я вернулась в камеру радостная.
— Все хорошо, да? — спросили меня подруги.
— Да, — ответила я, — пришел мой комиссар, он предлагает освободить меня.
— Соглашайся! — воскликнула Тереза и бросилась мне на шею. — И вызволи нас.
— Как?
Она вынула из-за пазухи испанский кинжал, острый, как шило, и смертельный, как змея, потом маленькими ножницами, которые г-жа д'Эгильон оставила г-же де Богарне, отрезала прядь своих волос и обернула ими кинжал.
— Послушай, — сказала она, — разыщи Тальена, скажи ему, что ты недавно рассталась со мной и я передала ему этот кинжал и прядь своих волос со словами: «Отнеси этот кинжал Тальену и скажи ему от моего имени, что послезавтра я предстану перед Революционным трибуналом, поэтому, если через двадцать четыре часа Робеспьер не умрет, значит, Тальен — подлый трус».
Я понимала эту пылкую испанскую натуру.
— Хорошо, — ответила я. — Я все ему передам. А вы, сударыня, — продолжала я, обращаясь к г-же де Богарне, — не хотите ли и вы дать мне какое-нибудь поручение?
— Я? — переспросила она своим мягким голосом креолки. — Мне остается уповать лишь на Бога. Но если вы будете проходить по улице Сент-Оноре, зайдите в дом номер триста пятьдесят два, там бельевой магазин, и поцелуйте за меня мою Гортензию, а она пусть поцелует за меня брата. Скажите ей, что я чувствую себя хорошо, насколько это возможно в тюрьме, и что я очень тревожусь. Добавьте, что я умру с ее именем на устах, вверяя ее Господу.
Мы обнялись. Тереза прижала меня к себе.
— У тебя нет денег, — сказала она, — а для того, чтобы нас спасти, они могут тебе понадобиться. Давай, я поделюсь с тобой.
И она вложила мне в руку двадцать луидоров. Я не хотела брать деньги, но она сказала:
— Прошу прощения, но я забочусь о том, чтобы такое важное дело, где на карту поставлены наши головы, не сорвалось из-за того, что тебе не хватит одного или двух луидоров.
