Однажды Жак Мере вернулся домой раньше обычного и увидел, что она, как Маргарита, сидит за прялкой. Он подошел, дружелюбно взглянул на нее и одобрительно кивнул:
— Хорошо, Ева!
И, не сказав больше ни слова, ушел в свою лабораторию.
Руки Евы бессильно опустились, голова откинулась на спинку кресла, глаза закрылись, и из-под опущенных век потекли слезы.
Погожие весенние дни еще не наступили, но были уже не за горами. Иногда днем уходящие зимние туманы окрашивались в розовые и лазурные тона. В прощальных порывах апрельского ветра уже чувствовалось предвестие ласкового майского ветерка, и на самых нетерпеливых деревьях уже распускались пушистые почки и показывались зеленые кончики первых листьев.
Под этим теплым дружеским дыханием сад вокруг маленького домика вновь обретал все свое очарование и всю свою юношескую крепость. Цветы росли среди луж и островков снега уже не разбросанно, но клумбами. Древо познания добра и зла было не только усыпано звездочками цветов, но на помощь им уже спешила листва, чтобы защитить их от весенних заморозков.
Ручей стал прозрачным и весело зажурчал; еще несколько дней — и беседка покроется зеленью, которая спрячет от глаз поддерживающую ветки решетку.
Первые весенние певцы: малиновки, синицы, зяблики — присматривали себе места для гнезд; время от времени славка издавала две-три мелодии; соловей пытался нанизывать свои ноты как жемчужины, но вдруг останавливался: холод не давал ему закончить песню, и он замолкал.
Прилетели ласточки.
Ни одна из примет пробуждения природы к жизни не ускользнула от Евы; она была не столько женщиной, сколько птичкой, существом не столько разумным, сколько чувствительным. Ветер, солнце, дождь отзывались в ней. Она ощущала всем существом перемены в природе. Иногда она заставала Жака Мере за созерцанием всех этих превращений, которые происходят в пробуждающейся природе. Жак так же любил природу, как и Ева, но он, казалось, запретил себе радоваться и улыбаться и как только замечал, что за ним наблюдают, вздыхал и уходил к себе.
Однако время от времени он вел с Евой долгие беседы. Он рассказывал ей о том, каким образом намерен превратить замок Шазле в образцовую больницу, где у бедных стариков, женщин и детей будет все, что им нужно: свежий воздух, хорошее питание и теплое солнце. Ева просила позволения посмотреть, как идут работы, но Жак неизменно отвечал:
— Я свожу вас туда, когда придет пора, и вы сможете посвятить весь свой досуг святому делу ухода за больными.
В конце мая снова появился тот человек с папкой, который уже один раз приезжал. Это был г-н Фонтен; он приехал посмотреть своими глазами, как продвигается строительство и правильно ли выполняются его распоряжения.
Запрягли лошадей, и он уехал вместе с Жаком Мере, как и в прошлый раз. Маленький домик в лесу Жозефа был совершенно готов, и Жак приехал, чтобы получить букет цветов, который каменщики преподносят владельцу по окончании работы.
Что бы Жак ни говорил г-ну Фонтену, он постоянно наблюдал за строительством, поэтому все было сделано в точности так, как он хотел.
Несмотря на свою неприязнь к островерхим крышам, архитектор понял, что в нашей прекрасной Франции, где треть года идет снег и еще треть года — дождь, плоские крыши хороши только в том случае, если на верху дома хотят устроить небольшой водоем.
Поскольку все деревянные украшения были вырезаны одновременно со строительством дома, оставалось только навесить двери и вставить окна. Жак Мере выбрал цвет обоев. Господин Фонтен обещал прислать их из Парижа вместе с мастерами, умеющими оклеивать комнаты обоями не с помощью валька, а просто широкими полотнищами.
Господин Фонтен уехал довольный и обещал вновь приехать через две недели, чтобы проследить за окончанием работ.
Жак Мере сделал чертеж своего будущего дома в Париже и поручил г-ну Фонтену приобрести участок земли в предместье Сент-Оноре или рядом с улицей Аркады.
Четыре или пять дней спустя приехали рабочие и привезли обои, так что через десять дней обои были наклеены, занавеси и портьеры повешены.
Жак выбрал темные обои, чтобы оттенить картины, и когда г-н Фонтен вернулся, он принужден был согласиться, что хотя на свете есть только один художник — Рафаэль, но фламандская, венецианская, неаполитанская, флорентийская, испанская, голландская и даже французская школы имеют свои достоинства.
Жак Мере не взял для домика, построенного в лесу Жозефа, и трети картин, которые находились в замке Шазле. Там их оставалось вдвое больше, чем он повесил здесь и собирался разместить в парижском доме, оставив все картины на сюжеты из Священного Писания для маленькой больничной церкви. Одну комнату в лесном домике он обставил с особенным тщанием: ту, где напротив кровати он велел повесить портрет г-жи маркизы де Шазле — Евиной матери, столь трагически погибшей в огне.
Вся самая красивая мебель розового дерева, вся самая роскошная мебель черного дерева с инкрустациями из слоновой кости, вся самая ценная мебель работы Буля была собрана в этой комнате. На камине стояли вазы и часы саксонского фарфора самой затейливой работы, зеркала также были в рамах саксонского фарфора, и даже сам камин был из фарфора, но уже дрезденского.
Все это, включая портрет маркизы де Шазле, прекрасно сочеталось с бархатной обивкой гранатового цвета.
Нет нужды говорить, что ковры были выбраны в тон обивке.
Эта комната находилась в самом центре дома, как раз на том месте, где Жак, приведенный Сципионом, нашел маленькую Элен; из окна открывался великолепный вид, уже описанный нами: впереди поляна, за которой был виден Аржантон, а в подзорную трубу можно было рассмотреть даже дом доктора с лабораторией. Замыкали горизонт слева — замок Шазле, справа — долина Крёз.
Комната доктора, отделенная от той, которую мы только что описали, с одной стороны туалетной комнатой, с другой — коридором, отличалась, напротив, античной строгостью. Это была комната Цицерона в Кумах, обставленная по образцу и подобию самых красивых жилищ, раскопанных в Помпеях. Одна дверь вела из нее в библиотеку, другая — в гостиную, обставленную целиком и полностью в стиле Людовика XV; здесь находились все предметы этой эпохи из замка Шазле. Росписи в кабинете, подражающие помпейским, были сделаны учениками Давида.
В доме были две столовые — зимняя в оранжерее, полной экзотических растений, и летняя, под окном которой на чудесной куртине росли самые яркие и душистые цветы наших широт.
Сад незаметно переходил в лес, изгородь была уже за лесом. Строительство больницы продвинулось не меньше, чем строительство деревенского дома. Перегородки были сделаны; все было покрашено в жемчужно-серый цвет с вишневой каймой. В каждой комнатке было лишь одно украшение — распятие, на которое, когда окна раскрывались, падало солнце. Жалюзи, которые можно было поднять и опустить, пропускали ровно столько света, сколько предпишет доктор.
