— Кто знает… — задумчиво произнес Конрад.
— Как! — воскликнул Максимилиан. — Вы верите в существование призраков и привидений?
— Иисус Христос велел живым молиться за мертвых. Возможно, у мертвецов есть свое Евангелие, которое велит им наблюдать за живыми.
— Молчите! Молчите! — перебил его граф, снова задрожав и побледнев. — Нет! Этого не может быть! Я не верю, я не хочу верить, что между миром мертвецов и миром людей существует какая-то связь. Прошу вас, брат, не ввергайте меня снова в пучину страшного бреда.
Достаточно было Конраду сказать несколько слов, и этот человек, который минуту назад кичился своим хладнокровием, стал слабее женщины или ребенка, превратился в трясущееся от страха существо. Но граф сделал над собой усилие и поднял голову.
— А если бы это было действительно так, — сказал он, — если бы Бог посылал своих избранников из рая на землю в облике ангелов-хранителей, то разве он наделил бы этим чудесным даром грешников? А ведь я знаю точно, Конрад, я уверен, несмотря ни на что: Альбина — падшая женщина, она недостойна небесной благодати и не имеет права защищать кого бы то ни было, даже свое дитя, рожденное в позоре.
— Альбина! — вскричал Конрад. — Это о ней, благочестивой, невинной, благородной Альбине, вы смеете так говорить!
— Разве вы знали ее? — спросил Максимилиан.
— Мне о ней говорили… — в замешательстве пробормотал Конрад.
— Ах, вам о ней говорили! Да, она была великая притворщица, и ей, лицемерке, ловко удавалось вводить людей в заблуждение, принимая обличие святой! Но вам, брат, я могу и должен рассказать о ее позоре… Да, — продолжал Максимилиан, все больше возбуждаясь и теряя власть над собой, — да, в конце концов, я должен обличить ее, чтобы оправдать себя. И вы сейчас сами поймете, что я был прав: это низкая женщина, и не нужно бояться ее угроз, не нужно мучиться угрызениями совести. Все мои страхи вызваны только тем, что у меня помутился рассудок. Да, я поступил по справедливости и ни в чем не виноват. Мои слова поразили ее, как удар кинжала, и прекрасно: этот Эберхард не мой сын, а сын капитана Жака — да будет он проклят!
— Капитана Жака! — воскликнул Конрад, отступая назад.
— Да, это один француз, который проникся к ней возвышенной рыцарской любовью, какой-то загадочный проходимец — ни настоящее имя, ни историю его жизни она не пожелала мне сообщить. И этого чужого человека она прилюдно называла своим другом и братом!
— О, несчастный! Он действительно был ей другом и братом! — прогремел Конрад. — Потому что этот проходимец, этот француз, этот капитан Жак — я, Конрад фон Эпштейн, ваш брат и ее брат.
Максимилиан подскочил, как будто внутри у него выпрямилась пружина, и остался стоять, вытянувшись и все больше бледнея.
— Это я, — продолжал Конрад, — я, безумец, попросил, чтобы она молчала, и она великодушно пообещала мне хранить мою тайну до самой смерти, поэтому я, как и вы, но невольно, повинен в ее смерти. Я утаил от вас свое первое, роковое возвращение в замок двадцать лет назад, ибо не хотел воскрешать ваши страхи. Но теперь я могу вам сказать: вы убили невиновную! И вы, брат мой, ответите за это перед Богом!
Конрад умолк. Вид Максимилиана внушал жалость и страх: так глубоко был потрясен этот некогда гордый, полный сил человек. Граф смертельно побледнел. Казалось, что гневная рука Всевышнего уже легла на его плечо. Он с трудом поднял глаза, полные невыразимого ужаса. Ему казалось, что он ясно видит рядом с собой карающего ангела с мечом в руке.
Последовало долгое молчание. Конрад чувствовал, что не в силах более проклинать брата. Максимилиан шептал: «Я погиб!» — и все время повторял эти слова глухим, дрожащим голосом.
Было четыре часа пополудни, и начинало смеркаться. По небу носились большие черные тучи, которые пригнал ветер; трещали сосны; вокруг донжонов замка с криком кружило воронье. Максимилиан стряхнул с себя оцепенение.
— Эй, кто-нибудь! Идите все сюда! Почему мы одни? — закричал он. — Конрад, распорядитесь, чтобы вся прислуга собралась в большом зале внизу. Зажгите все факелы и свечи, пусть играет музыка, пусть будет шумно: я не хочу видеть и слышать ее!
— Вы раскаиваетесь, значит, вам нечего опасаться, — мягко сказал Конрад, у которого исступление Максимилиана вызвало невольное сочувствие.
— Раскаиваюсь?.. Нет, мне просто страшно, вы ведь понимаете меня, Конрад? Пусть будет свет и шум!.. Я не могу оставаться один здесь, в этой комнате, в красной комнате, над которой расположена та самая детская и рядом с которой находится потайная лестница, ведущая в склеп! Разве вы не видите, как зловеще колышутся шторы? Во всем: в дрожащем свете лампы, в потрескивающем пламени камина, в самом этом воздухе и тишине — есть нечто зловещее! Видите золотую цепочку на моей шее? Это последнее, роковое предупреждение моего ледяного кредитора! Разве вы забыли, что приближается рождественская ночь? О, скорее! Несите факелы, пойте песни, позовите людей!.. Нет, лучше велите заложить карету и прикажите моим людям седлать лошадей. Я хочу немедленно ехать в Вену.
— Брат, зачем бежать? — сказал Конрад. — Зачем окружать себя слугами? Не лучше ли покаяться? Ведь даже страх, что вы испытываете, спасителен.
— Кто сказал, что я испытываю страх? — резко выпрямляясь, воскликнул Максимилиан. — Это неправда!
Сжав кулаки и стиснув зубы, он снова рухнул в кресло. Жестокая борьба между страхом и стыдом происходила в его душе. Но его сатанинская гордыня восторжествовала.
— Эпштейнам неведом страх! — воскликнул граф и попытался расхохотаться, но вместо смеха из его груди вырвались хриплые звуки.
Конрад смотрел на него, сочувственно качая головой; от безмолвной жалости брата Максимилиан рассвирепел.
— Эпштейнам неведом страх! — крикнул он еще громче. — Когда эта женщина была жива, она трепетала передо мной, так неужели теперь, когда она умерла, она заставит трепетать меня? Нет, я не боюсь ни ее самой, ни ее мести, ни ее строптивого сына!
— Не богохульствуйте! — в ужасе воскликнул Конрад.
— О нет, я еще в своем уме. Я верую в Бога, раз так положено при австрийском дворе, но я не верю в привидения, черт побери! Легенда о нашем замке всегда вызывала у меня только недоумение. Оставьте меня, я хочу побыть один. Все эти ваши фантазии сбили меня с толку. Просто однажды ночью у меня разыгрались нервы и мне привиделся кошмарный сон, вот и все — было бы о чем беспокоиться, черт побери!
— Ах, Максимилиан, — сказал Конрад, — я предпочел бы видеть вашу борьбе со страхом, но не это кощунственное веселье.
— Да о каком страхе вы говорите? Вы, я вижу, как были пустым мечтателем, так и остались им. Мой рассудок помутился из-за вас, из-за вашего внезапного появления, из-за ваших нелепых рассказов и из-за жалости к раненому Эберхарду. Но я ничего не боюсь, — слышите? — ни призраков, ни самого дьявола, и я это вам докажу: вы можете оставить меня здесь одного. Будьте любезны, пойдите к Эберхарду и передайте ему, чтобы он оставил здесь свою инфанту и готовился к отъезду в Вену, к герцогине.
