А когда старый демон совести обретал голос, пара-тройка
стаканчиков помогала лишить его дара речи.
Корал остановилась напротив похоронного бюро Крайвена.
Смеющиеся парни, стоя на лесенках, развешивали бумажные фонарики. Им предстояло
зажечься в ночь Жатвы, осветив Равную улицу нежным, мягким светом.
Корал вспомнила, с каким восторгом в детстве смотрела она на
эти фонарики из цветной бумаги, вслушиваясь в треск фейерверков, радостные
крики горожан, звуки музыки, доносящиеся из «Зеленого сердца». За одну руку ее
держал отец, за другую – старший брат Харт. Он как раз надел первую пару брюк.
Ностальгия захлестнула ее, но сладость воспоминаний быстро
сменилась горечью. Ребенок вырос с худосочную женщину, которой принадлежал
салун и бордель (не говоря уже о значительном куске Спуска), женщину, чьим
последним сексуальным партнером стал канцлер ее брата, женщиной, которая уже не
могла не думать о бутылке. Как такое могло случиться? Ребенок, каким она была,
меньше всего на свете хотел превратиться в такую женщину.
– Где я ошиблась? – спросила она себя и рассмеялась. – О,
дорогой Человек Иисус, где ошибся тот безгрешный ребенок? Можешь сказать
«аллилуйя». – Она спародировала странствующую женщину-проповедника, которая
появилась в городе годом раньше, Питтстон ее звали, Сильвия Питтстон, и
рассмеялась вновь, более естественно. Вновь двинулась к «Приюту», уже в лучшем
настроении.
Шими ухаживал за своими цветами. Помахал ей рукой, она
ответила тем же. Хороший парень этот Шими. Она без труда нашла бы ему замену,
но радовалась тому, что Дипейп не убил его.
Прибранный бар пустовал, но горели все газовые рожки. Шими
вычистил все пепельницы, но Корал знала, что основная уборка лежала на
толстушке, которая стояла сейчас за стойкой. Косметика не могла скрыть
болезненной бледности ее лица и черных кругов под глазами, и шея вся пошла
складками (Корал прекрасно знала, что возраст женщины прежде всего сказывается
на шее).
В баре, под стеклянным взглядом Сорви-Головы, хозяйничала
Красотуля, и если б ей разрешили, стояла бы за стойкой до прихода Стенли.
Красотуля ничего не говорила Корал (понимала, что слова могут привести к
обратному результату), но ясно давала понять, чего хочет. В проститутках ее
больше держать не могли, вот она и хотела встать за стойку. Такое уже
случалось, Корал знала, что женщина-бармен работает в «Лесной чаще». Выла и еще
одна, в «Гленкоуве», но она умерла от оспы. Красотуля отказывалась понять
другое: Стенли Руис еще молод и здоровье у него куда лучше, чем у нее. И он
будет наполнять стаканы под Сорви-Головой после того, как Красотуля сгниет в
могиле.
– Добрый вечер, сэй Торин, – поздоровалась Красотуля, и
прежде чем Корал успела открыть рот, шлюха поставила на стойку стопку и
наполнила ее виски.
Корал с тоской взглянула на стопку. Так они все знают?
– Мне этого не надо, – нервно бросила она. – С чего мне пить
виски, во имя Эльда? Солнце и то еще не зашло! Вылей виски в бутылку, ради
твоего отца, и убирайся отсюда. Кого ты собралась обслуживать в пять часов?
Призраков?
У Красотули вытянулось лицо. Толстый слой штукатурки
потрескался. Она достала из-под стойки воронку, вставила в горлышко бутылки,
вылила в нее виски. Несколько капель упали на стойку, так тряслись ее пухлые
руки (уже без колец, кольца она давно обменяла в продуктовом магазине на еду).
– Извините, сэй. Извините. Я только хотела как…
– Мне без разницы, что ты там хотела. – Тут Корал заметила,
что Шеб, который листал за пианино ноты, повернулся к стойке и смотрит на нее.
– А ты чего вылупился, жаба?
– Ничего, сэй Торин. Я…
– Тогда смотри куда-нибудь еще. И забери с собой эту свинью.
Почему бы тебе не трахнуть ее, а? Ей это только на пользу пойдет. Да и тебе
хуже не будет.
– Я…
– Вон! Или вы оглохли? Оба!
Красотуля и Шеб поспешили не к лестнице, ведущей на второй
этаж, а к двери кухни, но Корал это не волновало. Хоть в ад, лишь бы не маячили
перед глазами. Куда угодно, но чтоб она их не видела.
Она зашла за стойку, огляделась. Двое мужчин в дальнем углу
играли в карты. Рейнолдс наблюдал за ними, потягивая пиво. Еще один мужчина
сидел у стойки, устремив взгляд в никуда, затерянный в собственных мыслях.
Никто не обращал внимания на сэй Корал Торин, и велика важность, если б и
обращали? Если знала Красотуля, знали и остальные.
Она провела пальцем по лужице виски на стойке, облизнула
его, провела снова, вновь облизнула. Схватила бутылку, но, прежде чем успела
налить себе виски, паукообразное чудище с серо-зелеными глазами, шипя,
запрыгнуло на стойку. Корал вскрикнула и отшатнулась, выронив бутылку. Она
упала между ее ног, но, о чудо, не разбилась. На мгновение Корал решила, что у
нее расколется голова: прилившая к мозгу кровь разорвет череп, как яичную
скорлупу. С грохотом упал стол: картежники перевернули его, вставая. Рейнолдс
выхватил револьвер.
– Ничего страшного. – Она едва узнала свой голос, так он
дрожал. Глаза пульсировали, сердце чуть не выскакивало из груди. А ведь человек
может умереть от страха, подумала она. – Ничего страшного, джентльмены. Все в
порядке.
Шестилапый кот, стоявший на стойке, вновь зашипел.
Корал наклонилась (когда ее голова опустилась ниже талии,
она вновь почувствовала, что мозг хочет разорвать череп), подняла бутылку,
увидела, что та еще на четверть полна, и отхлебнула прямо из горлышка. Плевать
она хотела, кто ее видит и что при этом подумает.
Словно услышав ее мысли. Масти зашипел в третий раз. На нем
красовался красный ошейник, из-под которого торчал клочок бумаги.
– Хочешь, чтобы я пристрелил его? – полюбопытствовал
дребезжащий голос. – Только скажи, я с удовольствием. Один выстрел, и от него
останутся одни когти. – У дверей стоял Джонас. Выглядел он так себе, но Корал
чувствовала, что ему действительно хватит одного выстрела.
– Нет. Старая сука превратит нас в саранчу, если мы убьем ее
любимца.
– Какая сука? – спросил Джонас, пересекая зал.
– Риа Дубативо. Риа с Кооса, как она себя называет.
– А! Не сука, а ведьма.
– Как ни скажи – все про нее.
Джонас погладил кота. Тот не возражал, даже чуть изогнул
спину. Шерсть у Масти была влажной, неприятной на ощупь.
– Как насчет того, чтобы поделиться? – спросил Джонас,
указывая на бутылку. – Еще, конечно, рано, но нога болит, как дьявол, уставший
грешить.
– Твоя нога, моя голова, рано или поздно. За счет заведения.
Джонас изогнул седые брови.
