– Дай я сделаю, – попросил Катберт. – Пожалуйста, Роланд, ты
иди с Аденом, а я останусь. Поджоги – это моя слабость.
– Нет. – отрезал Роланд. – Предоставь это мне. И не спорь.
Идите. И скажи Алену, чтобы он берег магический кристалл.
Катберт еще несколько мгновений смотрел на него, потом
кивнул:
– Не тяни слишком долго.
– Не буду.
– Пусть тебе благоволит удача, Роланд.
– Пусть она благоволит и вам.
Катберт поспешил за Аленом, догнал. Тот поднял руку, махнул
Роланду. Роланд кивнул в ответ и тут же пригнулся: у самого виска просвистела
пуля.
Сидя на корточках, он посмотрел на равнину. Люди Латиго
быстро приближались. Слишком быстро. Ветер дул Роланду в лицо. Если спичка
погаснет до того, как…
Не надо, о если… Держись, Роланд… держись… жди их…
Он ждал, зажав в пальцах каждой руки по незажженной спичке,
вглядываясь сквозь переплетение веток. В нос бил запах мескитового дерева,
перемешанный с другим, не менее сильным запахом – горящей нефти. От воя
червоточины голова шла кругом. Роланд думал о том, как летел в розовом вихре… о
том, как быстро исчез образ Сюзан. Спасибо богам, что есть Шими, мелькнуло у
него в голове. Он проследит за тем, чтобы день для нее закончился в укромном
месте. Но воющая червоточина словно насмехалась над ним, спрашивая, а может, он
увидел далеко не все.
Теперь Латиго и его люди на полном скаку преодолевали
последние триста ярдов, отделяющие их от устья каньона, скачущие сзади быстро к
ним приближались. Первая группа, пожалуй, уже не могла остановиться: догоняющие
просто растоптали бы их.
Пора. Роланд сунул первую спичку между зубами, рванул
вперед. Она тут же зажглась, обдав жаром язык. Прежде чем сгорела серная
головка, Роланд поднес спичку к пороху одной из канавок. Он вспыхнул сразу же,
и дорожка огня побежала под ветками справа от тропы. Роланд перебежал тропу, по
ней могли проехать бок о бок два всадника, подпалил вторую пороховую канавку и
со всех ног помчался в каньон.
20
Мать и отец, неожиданно вспыхнуло в мозгу. Из какой глубины
выплыло это воспоминание. Мать и отец. На озере Сарони.
Когда они поехали туда, на прекрасное озеро Сарони в
северной части феода Гилеад? Этого Роланд припомнить не мог. Знал только, что
был тогда очень маленьким, а перед ним открылась широкая полоса прибрежного
песка, идеального места для строительства замков. Этим он и занимался в тот
день (может, они поехали отдохнуть? Хоть раз мои родители отдыхали от насущных
дел?), когда что-то, возможно, крики кружащих над озером птиц, заставило его
вскинуть голову. И он увидел их, Стивена и Габриэль Дискейн, у кромки берега,
спиной к нему. Они стояли, обняв друг друга за талию, глядя на синюю воду под
синим летним небом. Какой же любовью к ним наполнилось в тот миг его сердце!
Безграничной любовью, которая, переплетаясь с надеждой и памятью, образует
Яркую Башню в жизни и душе каждого человека.
Теперь же он испытывал не любовь, но ужас. Ибо видел перед
собой (а бежал он к расселине, начинающейся у самой границы червоточины) не
Стивена из Гилеада и Габриэль из Артена, но своих лучших друзей, Катберта и
Алена. Они не обнимали друг друга за талию, но держались за руки, как дети из
сказки, заблудившиеся в сказочном лесу. Птицы кружили над ними, но стервятники,
а не чайки. А поблескивала перед ними, дымясь туманом, отнюдь не вода.
То была червоточина, к ней и шагнули под взглядом Роланда
Катберт и Ален.
– Остановитесь! – не своим голосом закричал он. –
Остановитесь, ради ваших отцов!
Они не остановились. Так и шагали, взявшись за руки, к
дымящейся, зеленоватой поверхности червоточины. Она же визжала от удовольствия,
манила к себе, обещая неземные наслаждения. Она подчиняла разум и
нейтрализовала нервную систему.
Роланд явно не успевал их догнать, однако нашел, наверное,
единственный способ их остановить: выхватил револьвер и выстрелил поверх их
голов. В замкнутом пространстве каньона выстрел прогремел громовым раскатом, на
мгновение полностью заглушив вой червоточины. Юноши остановились в нескольких
дюймах от зеленоватой мерзости. Роланд уже испугался, что сейчас она выкинет
щупальца и ухватит Катберта и Алена, как ухватила низко летящую птицу в ночь,
когда они приезжали сюда под Мешочной Луной.
Еще дважды он выстрелил в воздух, эхо выстрелов отразилось
от стен каньона и вернулось к нему.
– Стрелки! – крикнул Роланд. – Ко мне! Ко мне!
Ален повернулся первым. Его остекленевшие глаза еще ничего
не видели. Катберт сделал еще шаг к червоточине. Носки его сапог исчезли в
зеленовато-серебристой бахроме, что окаймляла ее (вой усилился, словно в
предвкушении добычи), но тут Ален дернул Катберта за руку. Катберт споткнулся о
камень и упал. Когда он поднял голову, глаза его прояснились.
– Боги! – пробормотал Катберт, с трудом поднявшись. Роланд
заметил, что носки его сапог исчезли, словно аккуратно отрезанные садовыми
ножницами. Из дырок торчали большие пальцы. – Роланд, – вместе с Аденом он,
волоча ноги, двинулся к Роланду. – Роланд, мы едва не послушали ее. Она
разговаривает!
– Да. Я знаю. Пошли. Времени у нас нет.
И он повел их к расселине в стене каньона, моля богов, чтобы
те позволили им подняться достаточно высоко, чтобы избежать града пуль, который
непременно обрушился бы на них, появись Латиго в каньоне до того, как их укроет
расселина.
Резкий горький запах начал заполнять воздух. И от груды
веток к ним потянулись сероватые струйки дыма.
– Катберт, ты первый. Ален – за ним. Я – последним.
Карабкайтесь живее, парни. На карте наши жизни.
21
Люди Латиго вливались в зазор, делящий груду веток надвое,
как вода в тоннель. По мере их продвижения вперед зазор расширялся. Нижний слой
высохших веток уже горел, но в своем нетерпении настичь троих юношей они то ли
не видели язычков пламени, то ли не обращали на них внимания. Не почувствовали
они и резкого запаха дыма: люди слишком долго дышали вонью горящей нефти, чтобы
различать какие-то другие запахи. Да и у самого Латиго, который первым ворвался
в груду веток, в голове билась только одна мысль, заставляющая трепетать от
предвкушения сладкой мести: каньон замкнутый, с отвесными стенами, каньон
замкнутый, с отвесными стенами!
Однако что-то еще все настойчивее стучалось в его мозг по
мере того, как копыта лошади лавировали не только среди камней, но и
(костей)
множества выбеленных солнцем черепов и костей коров, овец,
других животных. Какой-то дребезжащий, сводящий с ума вой уверенно заполнял
голову, заставляя слезиться глаза. Однако хоть звук был и силен (звук ли, он же
звучал не снаружи, а внутри головы), Латиго невероятные усилием воли заглушил
его, заставив себя думать о том, что
