И теперь Сюзан подходила к хижине с песней про беззаботную
любовь. Когда же ступила в полосу света, отбрасываемого через приоткрытую дверь
огнем очага и поднялась на крыльцо, из комнаты донесся сварливый голос:
– Перестань голосить, мисси [мисси – шутливо-презрительное
обращение к молоденькой девушке.], от твоего воя у меня сводит скулы.
Сюзан, которой всю жизнь говорили, что у нее прекрасный
голос, доставшийся, несомненно, в наследство от бабушки, тут же замолчала,
обиделась. Она стояла на крыльце, сложив руки на фартуке. Под фартук она надела
не самое лучшее из своих платьев (всего их было два). А под платьем гулко
билось ее сердечко.
Кот, отвратительное создание с двумя лишними лапами,
торчащими из боков, словно вилки, первым появился в дверном проеме. Посмотрел
на нее, словно оценивая, а потом мордочка его скривилась, отобразив вполне
человеческое чувство: презрение. Кот зашипел, ретировался.
Что ж, и тебе желаю доброго вечера, подумала Сюзан.
Тут к двери подошла старуха, к которой ее послали. Смерила
девушку взглядом, в котором читалось то же презрение, затем отступила назад.
– Заходи. И поплотнее затвори дверь. Как видишь, ветер может
ее открыть.
Сюзан переступила порог. Она не хотела запираться в этой
дурно пахнущей комнате с этой старухой, но, когда у тебя нет выбора,
промедление – всегда ошибка. Так полагал ее отец, независимо от того, шла ли
речь о математических исчислениях или об общении с мальчишками на танцах, когда
их руки становились очень уж шаловливыми. Сюзан плотно закрыла дверь и
услышала, как что-то щелкнуло.
– А вот и ты. – Старуха изобразила некое подобие приветливой
улыбки. Такая улыбка гарантировала, что даже смелая девушка вспомнит об
историях, которые слышала в детстве. Долгих зимних историях о старухах с
торчащими изо рта клыками и булькающих котлах, в которых кипело зеленое варево.
В этой комнате над огнем котел не стоял, да и сам огонь еле тлел, но девушка
догадывалась, что случалось и по-другому, и ей не хотелось даже думать о том,
что тогда могло вариться в котле. В то, что эта женщина настоящая ведьма, а не
старуха, ее изображающая, Сюзан уверовала в тот самый момент, когда увидела,
как Риа вбегала в свою хижину, а шестилапый кот наседал ей на пятки.
И дух от нее шел ведьмин.
– Да, – улыбнулась Сюзан. Во весь рот, открыто и бесстрашно.
– Вот и я.
– И ты пришла рано, моя маленькая конфетка. Рано пришла!
Рано!
– Я пробежала часть пути. Наверное, луна взбудоражила мне кровь.
Так говорил мой отец.
Отвратительная улыбка старухи стала шире. Сюзан подумала,
что так, должно быть, улыбаются угри после смерти и перед тем как попасть в
кастрюлю.
– Да, но он мертв, мертв уже пять лет. Пат Дельгадо, с
рыжими волосами и рыжей бородой, лишенный жизни его же собственной лошадью,
шагнувший в пустошь с конца тропы, слыша хруст своих же ломающихся костей. Так
он ушел!
Нервная улыбка слетела с лица Сюзан, словно ей отвесили
оплеуху. На глаза навернулись слезы, ей всегда хотелось плакать при упоминании
имени отца. Но на этот раз она не дала им пролиться. Не дождется эта
бессердечная старуха ее слез, не дождется!
– Давайте перейдем к делу и побыстрее закончим его, –
произнесла она сухо, не так, как обычно. Обычно в ее голосе звенели веселые
колокольчики. Но она была дочерью Пата Дельгадо, лучшего конюха-объездчика на
Западном Спуске, и хорошо помнила лицо своего отца. Если требовалось, могла
проявить характер, а сейчас ничего иного просто не оставалось. Старуха-то
стремилась поглубже залезть ей в душу и царапнуть там побольнее, но Сюзан
твердо решила, что такому не бывать.
Карга тем временем внимательно наблюдала за девушкой, уперев
в бока распухшие руки, а кот кружил у ее лодыжек. Глядя в слезящиеся глаза
старухи, Сюзан отметила, что они у нее серо-зеленые, такого же цвета, как и у
кота, подумала, что такое возможно только благодаря магии. Очень ей хотелось
отвести взгляд, но она не поддалась этому желанию. Испытывать страх – это
нормально, но иной раз выказывать его – не самый лучший выход.
– Очень уж нагло смотришь ты на меня, мисси, – нарушила
затянувшуюся паузу Риа. Улыбка таки сползла с ее лица, брови сошлись у
переносицы.
– Нет, старая мать, – ровным голосом ответила Сюзан. – Я
смотрю, как человек, желающий по возможности скорее покончить с делом, ради
которого пришел. Я пришла сюда по воле моего господина мэра Хэмбри и тети
Корделии, сестры моего отца. Моего дорогого отца, о котором я не хочу слышать
ничего дурного.
– Я говорю то, что мне хочется. – Слова прозвучали жестко,
но в голосе старухи улавливались интонации рабской покорности. Сюзан не
обратила на них особого внимания. Да и могла ли она улавливать столь тонкие
оттенки, впервые столкнувшись с этой ведьмой? – Я давно живу одна, сама себе
хозяйка, и если уж мой язык начинает говорить, неизвестно, чем он закончит.
– Тогда, может, и не давать ему начинать?
Глаза старухи недобро блеснули:
– Придержи язык, девчонка, если не хочешь, чтобы он отсох у
тебя во рту Он будет там гнить, и тогда мэр дважды подумает, прежде чем
поцеловать тебя, даже под Целующейся Луной. Такой вони он может и не вытерпеть.
Сердце Сюзан наполнилось тоской и недоумением. Она пришла
сюда только с одной целью: как можно быстрее совершить необходимый ритуал, не
столько болезненный, сколько позорный. А теперь эта старуха с такой ненавистью
смотрит на нее. Откуда такая резкая перемена? Или для ведьм это обычное дело?
– Мы плохо начали наш разговор, госпожа… можем мы вернуться
к исходной точке? – неожиданно спросила Сюзан и протянула руку.
Карга явно удивилась, хотя и протянула свою. Морщинистые
подушечки ее пальцев на мгновение прикоснулись к пальцам шестнадцатилетней
девушки, с подстриженными ногтями, которая стояла перед ней. Лицо со светящейся
изнутри, без единого прыщика, кожей, длинные, заплетенные в косы волосы. Сюзан
пришлось поднапрячься, чтобы не скривиться при прикосновений, хоть и очень
коротком. Холодные, как у трупа, пальцы старухи Сюзан не удивили. Ей уже
приходилось касаться холодных пальцев ("Руки холодные – сердце
горячее", – не раз слышала она от тети Корд). Неприятно поразили сами
пальцы, холодная, губчатая плоть, никак не связанная с костями, словно женщина,
которой они принадлежали, утонула и долго пролежала в каком-то пруду.
– Нет, нет, другого начала не будет, но, может, продолжим мы
лучше, чем начали. У тебя могущественный друг – мэр, и мне совсем ни к чему
такой враг.
По крайней мере она честна, подумала Сюзан и тут же
посмеялась над собой. Эта женщина могла быть честной, только когда ее припирали
к стенке. В остальных случаях она лгала всегда и обо всем – о погоде, видах на
урожай, птичьих налетах на поля перед жатвой.
