Вода падала по этим ступеням каскадами, образуя множество
красивых дрожащих радуг. За краем обрыва лежала великолепная глубокая долина,
тесно заросшая все теми же елями; лишь несколько огромных старых вязов
заартачились и не позволили себя выжить. Эти последние возвышались над темной
хвоей, красуясь пышными, сочно-зелеными кронами, – деревья, состарившиеся, быть
может, еще до того, как родной край Роланда вступил в пору юности; никаких
признаков того, что долине случалось гореть, стрелок не замечал, хотя полагал,
что вязы нет-нет да и притягивали молнию-другую. И что молнии были не
единственной опасностью. Когда-то давным-давно в лесу жили люди – за минувшие
недели Роланд несколько раз натыкался на следы их пребывания. Артефакты
(артефакт – след материальной культуры древнего человека) эти по большей части
были примитивны, но среди них попадались черепки глиняной посуды, какую можно
было изготовить только на огне. А огонь – штука злобная, с восторгом
ускользающая из рук, давших ей жизнь.
Над этим, словно взятым из детской книжки, пейзажем
возносился свод безупречно синего неба, в котором несколькими милями дальше,
крича хриплыми старческими голосами, кружили вороны. Казалось, их снедает
тревога, точно надвигалась гроза. Роланд потянул носом, но дождем и не пахло.
Слева от ручья лежал валун. На нем Роланд разложил шесть
обломков камня. Все они были густо испещрены вкраплениями слюды и в теплом
послеполуденном свете блестели, как отшлифованные стекла.
– Последняя возможность, – сказал стрелок. – Если кобура
неудобна, пусть хоть самую малость, скажи сейчас. Мы пришли сюда не затем, чтоб
зря переводить патроны.
Вскинув бровь, Сюзанна сардонически взглянула на него, и на
миг Роланд разглядел в ее глазах Детту Уокер. Так порой в пасмурный день
сверкнет на стальном бруске солнечный луч.
– А что бы ты сделал, если б она быланеудобная, но я не
сказала бы тебе об этом? Если бы я все шесть этих крохотных фиговинок услала в
белый свет как в копеечку? Дал бы мне по темечку, как тот старикан, ваш учитель?
Стрелок улыбнулся. В последние пять недель он улыбался чаще,
чем в пять последних лет.
– Этого я сделать не могу, ты же знаешь. Во-первых, мы были
детьми – детьми, еще не прошедшими обряда посвящения в мужчины. Дать оплеуху в
наказание дитяти можно, но…
– В моем мире приличные люди не одобряют, когда милых крошек
угощают колотушками, – сухо сообщила Сюзанна.
Роланд пожал плечами. Ему было трудно представить себе
подобный мир – разве не говорилось в Великой Книге: "Кто щадит дитя, тот
его губит"? – но он не думал, что Сюзанна лжет.
– Ваш мир не сдвигался с места, – сказал он. – Там многое
по-другому. Согласись, я видел это своими глазами.
– Наверное.
– Во всяком случае, вы с Эдди – не дети. Было бы неверно
обращаться с вами, как с детьми. Если и требовались испытания, вы оба их
выдержали.
Роланд, хотя и ничего не сказал Сюзанне, думал о том, чем
завершилось их приключение на морском берегу – Сюзанна тогда ко всем чертям
разнесла трех неуклюжих омароподобных тварей раньше, чем те успели ободрать его
и Эдди до костей. Он заметил ее ответную улыбку и подумал, что, пожалуй, она
вспомнила о том же.
– Ну, так что ты собираешься делать, если я промажу?
– Посмотрю на тебя. Думаю, этого будет довольно.
Сюзанна задумалась, потом кивнула.
– Пожалуй.
Она снова проверила револьверный ремень. Он шел через грудь,
почти как ремень кобуры скрытого ношения (приспособления, которое Роланд
мысленно называл "докерской лямкой"), и выглядел довольно немудрено,
но на то, чтобы должным образом довести эту портупею до ума, потребовалась не
одна неделя проб и ошибок и основательная подгонка. Ремень и револьвер (его
источенная временем сандаловая рукоять сторожко торчала из допотопной
промасленной кобуры) в свое время принадлежали стрелку; кобура тогда висела у
его правого бедра. В последние пять недель немало времени у Роланда ушло на то,
чтобы понять: больше ей там не висеть никогда. Спасибо чудовищным омарам,
теперь он окончательно и бесповоротно стал левшой.
– Ну так как? – снова спросил он.
На этот раз Сюзанна рассмеялась.
– Роланд, удобней это старье уже никогда не будет. Ладно. Ты
хочешь, чтобы я стреляла, или будем просто сидеть и слушать вороний концерт?
Он почувствовал, как под кожей у него закопошились крохотные
колкие пальчики напряжения, и подумал, что в подобные минуты, вероятно, даже
внешне угрюмый, неприветливый и деланно-грозный Корт ощущал нечто весьма
схожее. Роланду хотелось, чтобы Сюзанна стреляла хорошо… ему нужнобыло, чтобы
она хорошо стреляла. Однако показывать, как сильно он этого хочет, как остро в
этом нуждается, было нельзя; это могло бы привести к катастрофе.
– Еще раз скажи мне свой урок, Сюзанна.
Та вздохнула в притворном раздражении… но заговорила, и
тогда ее улыбка растаяла, а красивое темное лицо стало серьезным. И вновь
стрелок услышал, как с губ Сюзанны, обретая в ее устах новизну, слетают старые
вопросы и ответы. Как естественно они звучали… и вместе с тем – как странно и
страшно:
– Не рукой целюсь; та, что целится рукою, забыла лик своего
отца.
Оком целюсь.
Не рукой стреляю; та, что стреляет рукою, забыла лик своего
отца.
Разумом стреляю.
Не из револьвера убиваю…
Она внезапно умолкла и указала на сверкающие слюдой камни на
валуне.
– Все равно, убить я никого не убью – это же просто
камешки,малюпусенькие камешки.
Судя по выражению ее лица – чуть надменному, чуть капризному
– она полагала, что Роланд придет в раздражение, возможно, даже рассердится.
Роланд, однако, в свое время сам побывал в теперешнем положении Сюзанны и не
забыл, что ученики отличаются неуживчивостью и горячностью, что они
самонадеянны и способны укусить в самый неподходящий момент… а еще он открыл в
себе неожиданный талант. Он умел учить. Более того, ему нравилосьучить, и время
от времени он ловил себя на том, что гадает, не справедливо ли это и в
отношении Корта. Ему думалось, что справедливо.
Снова раскричались вороны, хрипло, резко, теперь – в лесу у
них за спиной. Какая-то частица сознания Роланда отметила, что эти новые крики
звучали скорее обеспокоенно, чем просто сварливо; птицы галдели так, будто их
вспугнули во время кормежки. Однако раздумывать над тем, что распугало стаю
ворон, Роланду было недосуг, у него имелся более важный предмет для
размышлений, и он просто отправил полученную информацию в архив, вновь
сосредоточив все свое внимание на Сюзанне. Поступить с учеником иначе – значило
напроситься на второй, менее игривый укус. С кого тогда следовало бы
спрашивать? С кого, как не с учителя? Разве не учил он Сюзанну больно кусаться?
Разве не учил он этому их обоих?Сорвите со стрелка доспехи считанных суровых
строк обряда, заглушите стальной перезвон немногих ритуальных вопросов и ответов,
и не в том ли окажется его суть? Разве не окажется он (или она) всего лишь
человеком-соколом, выученным клевать по команде?
