– В остатний раз дань в замок барона отправляли при моем
прадедушке, – начал он. – Нагрузили шкурами повозку – твердой монеты к той
поре, конешное дело, уж не водилось, и больше дать было нечего, – и отрядили с
ней двадцать шесть душ. Дорога была дальняя – почитай, восемьдесят колес, –
опасная, и в пути шестерых не стало. Половину перебили разбойники, что шли в
город воевать, другая половина перемерла – кто от хворей, кто от бес-травы.
Когда наконец добрались до замка, нашли там только грачей да дроздов и больше
ни души. Стены оказались порушены, Государственный Двор зарос будыльем. В полях
на западе опосля великого побоища все было белым-бело от костей и рыжо от
ржавых доспехов, сказывал прадед, и устами павших в том бою, аки ветер
восточный, выли да рыдали демоны. Деревню за замком спалили дотла, а под
крепостными стенами красовалось еще с тыщу черепов. Наши оставили свое богатое
приношение, шкуры, у разбитых ворот (ибо никто не пожелал ступить в сию обитель
призраков и стонущих голосов) и отправились восвояси. В дороге они потеряли еще
десятерых, и из двадцати шести пустившихся в путь воротился всего десяток,
среди прочих мой прадед… да только угораздило его подцепить в дороге лишай, и
лишай тот не сходил с шеи и груди прадеда до самой его смерти. Лучевица – так,
по крайности, сказывали. С той поры, стрелок, никто не покидал поселка. Жили
сами по себе.
Они мало-помалу привыкли к набегам луней, продолжал Сай
надтреснутым, но певучим голосом. Выставляли дозоры; завидев приближающийся
отряд верховых (всадники почти всегда ехали по Великой Дороге на юго-восток, по
ходу Луча, на нескончаемую войну, бушевавшую в Ладе), поселковые прятались в
большое убежище, вырытое ими под церковью. Мимоходом нанесенный поселку ущерб
не восполнялся, дабы не возбуждать любопытства рыщущих по стране лиходеев.
Впрочем, тем было не до того: с заброшенными за спину луками или боевыми
топорами луни галопом проносились через Речную Переправу туда, где творились
убийства.
– О какой войне ты говоришь? – спросил Роланд.
– Да, – подхватил Эдди, – и что насчет этого барабанного
боя?
Близнецы вновь переглянулись – быстро, почти с суеверным
страхом.
– О божьих барабанах мы знать ничего не знаем, – сказал Сай,
– и ведать не ведаем. Теперь о городской войне…
Начиналась война как поход луней и изгоев против непрочного
союза мастеровых и "мануфактурщиков", населявших город. Вместо того,
чтобы позволить луням учинить грабеж и погром, сжечь лавки, а тех, кто уцелел,
обречь на верную смерть, прогнав в Пустыню, горожане решили дать бой. И в
течение нескольких лет успешно обороняли Лад от пылающих злобой, но плохо
организованных банд налетчиков, которые пытались то ураганом пронестись по
мосту и взять приступом городские ворота, то прорваться за стены Лада с лодок и
барж.
– Городские пустили в ход старинное оружие, – сказал один из
близнецов, – и, хоть оставалось их раз-два и обчелся, луни со своими луками,
палицами да боевыми топорами супротив них не сдюжили.
– То есть горожане по ним стреляли? – спросил Эдди.
Один из альбиносов кивнул.
– Ага, стреляли, и не токмоиз пистолей. У их были машины,
которые пускали зажигательные ядра на милю, а то и дальше. Рвались оные ядра не
в пример мощней динамитного зелья. Разбойникам – они, надобно вам знать, нынче
прозываются Седые – токмо одно и оставалось: отойти за реку и начать осаду. Так
они и сделали.
В результате Лад стал последним укрепленным прибежищем в
умирающем мире. К нему по одиночке и по двое стекались из окрестных деревень
самые крепкие и смышленые. Вновь прибывшим приходилось доказывать свою
сообразительность на деле; решающим испытанием становилось задание незаметно
пробраться через лабиринт биваков и первые ряды осаждающих. К нейтральной
полосе – мосту – почти все выходили безоружными, но тех, кому удавалось
забраться так далеко, беспрепятственно пропускали в ворота. Если новобранец
оказывался чересчур бестолков или откровенно дурковат, его, разумеется,
вышвыривали вон; тем, кто владел каким-нибудь ремеслом или умением (или был
достаточно башковит, чтобы его освоить), разрешали остаться. Особенно ценилась
крестьянская сноровка – по преданию, все без исключения крупные парки Лада
превратили в огороды. В отрезанном от сел и деревень городе вопрос стоял
жестко: выращивать пищу здесь же или умереть от голода среди стеклянных башен и
металлических аллей. Великие Пращуры исчезли, остались загадочные машины и
бездействующие немые диковины, непригодные для еды.
Мало-помалу характер войны стал меняться. Равновесие сил
сместилось в пользу осаждающих, Седых, прозванных так потому, что в среднем они
были намного старше жителей города. Конечно, старели и горожане. Их все еще
звали "Зрелыми", но в большинстве случаев зрелость давно миновала. В
довершение всех бед они в конце концов то ли позабыли, как действует старинное
оружие, то ли вывели его из строя постоянным употреблением.
– Небось, и то, и другое, – буркнул Роланд.
Лет девяносто назад – уже при Сае и тетушке Талите – в
поселок нагрянул последний отряд бандитов, такой большой, что первые всадники
вихрем промчались через Речную Переправу на утренней заре, а иссяк поток
верховых лишь к закату. То была последняя армия, какую видели в здешних краях.
Вел ее атаман по имени Дэвид Квик, тот самый, который позднее погиб, якобы
рухнув с небес на землю. Квик собрал под свои знамена отиравшийся у городских
стен сброд, убивая всякого, кто противился его планам, и с этой армией – армией
Седых – попытался ворваться в город, однако не с лодок и не с моста. Выстроив
двадцатью милями ниже по течению понтон, Седые напали с фланга.
– С той поры сражение то затухает, то вспыхивает с новой
силою, точно огонь в очаге, – закончила тетушка Талита. – Бывает, мы кое-что
узнаем от тех, кому удалось покинуть Лад. Нынче таких стало чуть поболе, ибо
мост, по их словам, никто не обороняет, а мне сдается, что и вояки растеряли
почти весь свой пыл. В городе Седые бранятся со Зрелыми из-за той военной добычи,
какую еще можно захватить, только мне думается, нынче истинные Зрелые – те, кто
происходит от луней, что следом за Квиком перешли по плавучему мосту, пусть их
и величают по старой памяти Седыми. Потомки исконных жителей города, должно
быть, почти достигли наших лет, хоть и по сей день некоторые вьюноши уходят к
ним, наслушавшись старинных преданий и соблазнясь знанием, какое, быть может,
еще сохранилось там.
Седые и Зрелые еще не примирились, стрелок. И тем, и другим
захочется залучить к себе молодца, коего ты называешь "Эдди".
Темнокожую, коли ее чрево плодоносно, не убьют, пусть ноги у нее и окорочены;
она будет вынашивать им потомство – дети нынче редкость и порой родятся
странными, хоть старые хвори мало-помалу исчезают.
Тут Сюзанна пошевелилась, как будто хотела что-то сказать,
но промолчала, допила кофе и снова устроилась слушать.
– Однако вот что я мыслю, стрелок: заполучить молодца и
молодицу им будет желательно, но постреленка они возжаждут со всею страстью.
