— Увидят, скажут, сошло старичьё от счастья с ума.
Он не спрашивает — счастлива ли она с ним? Эгоистично уверен, что непременно. Просто прислоняет её к стене и целует.
— Пусть говорят, что хотят, это мой день, я имею право на счастье.
Юлия улыбается. Он, конечно, имеет. А разве она нет? В чём же её счастье? Наверное, всё же вот в нём. В её большом, улыбчивом эгоисте перед котором капитулируют все женщины, но его сердце и душа принадлежат только ей.
Они стоят на пороге собственной квартиры. Юлия на его руках. Чулки засунуты в его карман. Её ноги босы, а туфли болтаются на пальчиках. Ада критически осматривает их:
— Родители, вы вообще-то, где шастали?
Они виновато улыбаются и он, оттесняя дочь, проходит с, прижимающейся к его груди Юлией, в спальню.
— Пап, с ней чего? — топает за ними Ада.
Юлия, отмахивается и сквозь смех просит:
— Исчезни.
Он носком сапога перед носом дочери захлопывает дверь. Падают на кровать и хохочут. Слышно, как ворчит Ада:
— С ума сошли. Думайте что делаете, напугали страх… Хорошо хоть тётя Хелена спит и ваших чудачеств не видит.
Хелена не спала и очерёдной раз порадовалась за брата. Она заметила, что почёт и ордена большого удовольствия ему не доставляют, наоборот, дискомфорт. Всех лучше он чувствовал себя в обществе солдат и семейного очага. Жинку выбрал славную и любит она его. Дай боже им долгого-долгого счастья.
Но праздники имеют особенность быстро кончаться, и они возвратились в войска. По мимо текущих дел появились новые. Рутковскому пришлось заниматься совершенно непривычными вопросами. Освобождённые страны поднимались из руин и приходилось помогать. К тому же, их с Жуковым вызвали в Москву на парад. На семейном совете было решено, что Юлия отправится устраивать семейное гнёздышко к новому месту службы. Его назначили командовать Северной группой войск, которая будет размещаться на территории Польши и Юлии придётся заняться в Легницах домом (она так пожелала), а с ним поедет Адуся и Хелена. Хотя ему так хотелось, чтоб Люлю была в такой день рядом… Но отчего-то она решила поступить именно так — остаться, отправив с ним Аду. Когда он присоединился к процессу вопрос стоял только в том: кто будет принимать и кто будет командовать Парадом Победы? Все сошлись на Сталине. Принимать должен он. Тот походил, покурил трубку и сказал: — Принимающий Парад должен выехать на коне, а я стар. Есть у нас два кавалериста. Жуков и Рутковский. Вот им и карты в руки. Рутковский был польщён. "Люлю, как жаль, что ты далеко, мы бы порадовались вместе. Но ничего, мы отметим это дело с Адусей и сестрой".
Было много тренировок. Кавалерийские навыки были подзабыты. Вскоре выяснилось, что скакать на коне ему не просто. Осколок в позвоночнике не молчал при такой нагрузке. Боль пронзала тело. Пот тёк ручьём. Но он никому, ничего не сказал. После тренировок отлёживался, но улыбки с губ не убрал.
22 июня вечером был приём в Кремле для командующих фронтов. Он был под руку с Хеленой. Гулянье затянулось и он попросил у Жукова машину отвезти её домой.
23 июня 1945 года столица выглядела по-праздничному; улицы, были переполнены людьми. Каждый старался подарить военным улыбки, радостные взгляды. Во всех чувствовалась уверенность в завтрашнем дне. Все говорили о том, что у нас хватит сил оплакать пепелища, залечить раны и построить ещё лучшие дома. Они гуляли полдня с Адой и Хеленой по московским улицам, от всего увиденного его охватывала не только радость, но и гордость. Постоянно крутится в голове мысль: "Отчего же всё-таки не поехала Люлю? Ада рядом — отлично, Хелена- хорошо, но они не Юлия". Он решительно не понимает причины её отказа, а свою просьбу к ней не считает эгоистичной. Он вообще ничего не понимает… Завтра 24-ого парад. Он волнуется жуть. Утром, не успев встать, спешит к окну. Небо затянуто тучами. Жаль. Провожает его Адуся. Хелена идёт с ним. Он с трудом натягивает тугой, сидящий, словно влитый, парадный мундир, увешанный орденами. Дочь поворачивает его к зеркалу. — Красавец! — он довольно улыбается и целует её в нос. "Действительно не дурён! Как жаль, что меня не видит Юлия".
Едет с сестрой в Кремль. За окном мелькают запруженные народом: улицы, перекрёсток, площади. Гремят, лопаясь, оркестры. Радостные лица в окнах домов, на тротуарах. Приветствия, цветы, смех и веселье. Тротуары, гостевые трибуны заполнены людьми. Хелена остаётся там. Жаль, что пошёл дождь. Но, наверное, это уж так задумано было свыше. Плачет небо. Льются слёзы замученных и погибших. Льются слёзы безвинно превращённых в пепел, прах и отдавших жизнь за свободу и счастье Родины. Он знал, перед ним те, с кем он прошёл от Москвы и до Германии, они не спускают с него глаз и он должен быть на высоте. Несколько минут прошли в абсолютной тишине. Затем на трибуну вышли руководители государства. И парад пошёл обычным порядком. Под ним вороной, совсем тёмный от дождя конь. Старается держаться строго и в то же время абсолютно естественно. Сейчас он с конём составляет одно целое. Он подъезжает к своему месту и останавливается. Раздаётся бой Кремлёвских курантов. Один… два….пять… десять! Когда из Спасских ворот на белом коне выехал Жуков, он поскакал ему навстречу. Давно не садился на коня, пришлось потренироваться, и вот сейчас скакал легко и уверенно. В повисшей тишине чётко слышны слова рапорта. Он видел перед собой миллионы. Всех тех, кто шёл с ним плечо к плечу четыре тяжёлых года к победе. Мёртвых и живых. Колонна несущая трофейные знамёна, замыкала парад фронтовиков. Над площадью стоит абсолютная тишина. Только гремят барабаны. Сквозь их дробь слышно, как глухо ударяются о мостовую древки вражеских знамён. Вспомнились слова Невского: "Поднявший меч от меча и погибнет". Он был так взволнован, что плохо, ещё что-то кроме этого волнения ощущал. Дождь разошёлся вовсю. Люлю права — получили фашисты сполна, как меч так и смоленскую дорогу…
После парада, был прием в честь его участников. Отказаться было невозможно. Его мокрый мундир в тепле прилип к телу. Остаётся загадкой, как его с себя удастся снять. Не иначе соскабливать придётся. Потом долго фотографировали их для газет, журналов, памяти… По окончанию поспешил домой, должны прийти гости. Хелена всю ночь месило тесто и пекла пироги. Надо проконтролировать, чтоб домработница с Адусей не ударили в грязь лицом. Потом был приём. Он представлял друзьям и Сталину Хелену. Гостевали не долго, свои гости на пороге. Промокший от дождя мундир так сроднился с его телом, что смех смехом, а снять невозможно было. Адусе пришлось ножницами разрезать рукава по швам. Пока приводил себя в порядок, начали прибывать гости. Пили в первую очередь за Победу, за погибших в том пекле и дошедших до Берлина. Пили за Родину и Сталина, за женщин, которые ждали дождались и нет. За него, за Рутковского, за фронтовое братство, за военные дороги и весну, которая несмотря ни на что цвела черёмухой. Самое время напиться бы от такого количества выпитого, но водка не брала. Вечером было большое народное гуляние, они, всем фронтовым братством, наблюдали из окна за многотысячной ликующей толпой. "Так радоваться и ликовать может только наш народ. Горюем, значит горюем, воюем, так уж воюем, гуляем — стоит дым столбом, а пыль коромыслом!"
