Он улыбался наслаждаясь тем, что радостно сознавать — Люлю нужен только он и с ним ей хорошо. Ошибиться он не мог, жена страстно отдавалась ему и получала удовольствие. Юлия принадлежит только ему. Одному ему. Она любит его и будет ждать сколько б не понадобилось. С этой счастливой улыбкой он прижавшись щекой к щеке жены, сжимая рукой её грудь и что-то бормоча в полусне уснул.
Мой муж спал, а я, поднявшись на локти, смотрела и смотрела на него. Он вскидывался:- "Люлю, ты опять не спала?" Я спохватывалась и прятала мокрое от слёз лицо на его груди. Ещё не хватало, увидит и их. Он принимался гладить меня как ребёнка: по голове, по плечам… Потом, ломая сопротивление, переворачивал на спину и целовал.
— Не горюй так, свет мой, всё будет хорошо. Мы не расстаёмся в этот раз надолго. Я буду прилетать в ставку. Мне так хорошо с тобой.
— Умоляю, останься жив. Я понимаю там твоё место, призвание. Туда тебя зовёт долг и совесть. Я справлюсь со всем, переживу всё: только прошу, живи.
Ночь я не спала и даже не притворялась. Лежала и смотрела на него. Мне страшно было подумать, что придётся опять расстаться. Проклятая война…
Медикам он просто сказал:
— Долечусь на фронте!
Семье же:
— Люлю, Адуся, мне пора ехать…
Мы просили:
— Пиши.
Он заверял:
— Обязательно- обязательно напишу…
От самой машины не выдержал, вернулся, обцеловал ещё раз Аду. Прижал мою голову к плечу, поцеловал в макушку и вздохнул:
— Прости…, но я не могу иначе…
Вот и всё. Меня опять накрыла пустота. Жизнь вновь потеряла краски. Я ходила на работу. Занималась Адой. Готовила, стирала и убирала… Но всё казалось бессмысленным.
— Мам, так нельзя ты заболеешь. На тебя страшно смотреть. — Пеняла, обняв меня дочь.
Я согласна с ней, но мне ничего не хотелось. Я ждала только его писем. Получив весточку оживала. Понимала, что так не могло продолжаться вечно, но ничего поделать с собой не могла.
Рутковский видел перед собой чёрные от боли и страха за него глаза жены. Но остаться не мог, только утешал и целовал её. Он и так сидел здесь, в тылу, только из-за Люлю. Ранение бы его не удержало. Очень соскучился по делу, по друзьям. Это невыносимо лежать в палате, кидать в рот горстями лекарства, гулять, есть, да спать, зная, что на фронте идут бои и он ох как нужен там. Обещал товарищам быть в штабе своей армии в конце апреля, потом в начале мая. Только врачи, ломая его планы, держали и умоляющие глаза Люлю просили. Но обстановка на фронте изменилась. Фронт встал. Потери оказались значительные. Услышав всё это от Жукова и поняв его полупросьбы полунамёки, он, даже ради неё, оставаться не мог. Они прощались. Казалось, Юлия была спокойна и сдержана, только по вздрагивающим уголкам губ, он понял, какими усилиями ей это удаётся. Ада, держалась за руку, заглядывала в глаза и просила взять её с собой и непременно разведчиком. Неосторожно рассказал ей, как, испытывая на первых парах нехватку снарядов, патронов, гранат, засылали в тыл врага разведчиков для поиска на полях минувших боёв боеприпасов. Группы смельчаков добывали из-под носа немцев и приносили винтовки, автоматы, пулемёты. Адусю это так впечатлило, что она собралась стать непременно разведчицей. Буквально вчера воспитывал её. Пренебрегая осторожностью, спрыгивала с подножки, не дожидаясь остановки трамвая, и лишь чудом избежала столкновения с машиной. Кто-то видел и рассказал Юлии, она ему- воспитывай отец. Напустил строгий вид и говорил. Ада поджав губы не отговаривалась, а молчала и вздыхала. Он ехал к Жукову, ехал и улыбался. Вспомнил, как ругал за побеги из госпитолей офицеров и бойцов и вот, как мальчишка сбежал сам. Потом на аэродром и уже в 16 армию. 25 мая прибыл на фронт. Пришёл в штаб своей армии, вошёл в комнату, где работал начштаба генерал Малинин, и тихо сказал:
— Здравствуйте, Михаил Сергеевич! Как дела?
Весть о его возвращении разлетелась моментально. В комнату собрались члены Военного совета и все находящиеся в штабе офицеры. Ему было приятно видеть радость на лицах людей. А "солдатский телеграф" разнёс по дивизиям и полкам добрую весть:
— Вернулся "первый". Рассказывают, из госпиталя бежал….
— "Отец" на месте… и сразу на передний край.
В этот день он всё время вспоминал Юлию. С таким романтическим, а не только деловым настроем он провёл день. Лето прятало стрекоз в траве. Вишни, яблони, сирень с черёмухой уже отцвели, но запах их цвета несмотря на гарь и грязь войны всё ещё витал в воздухе. Неведомо почему, но он, медово-терпкий запах, напомнил ему жену, аромат её волос… Как нелегко далось ему это расставание. Оставшись один, взволнованный от воспоминаний и хмельного воздуха, сел писать письмо в Москву. Торопился выложить всё о себе, успокоить дорогих людей, рассказать о своих чувствах к ним и тем самым прикоснуться к Юлии: "Милые и дорогие мои Люлю и Адуся! Прибыл на место благополучно. Чувствую себя хорошо. Тоскую безумно. Как-то становится больно, что обстоятельства не позволили мне провести с вами более продолжительное время…". Штаба армии в Сухиничах уже не было. Командный пункт перенесли в лес. Фронт действительно стоял. Приехав, он с ходу влез в боевые дела. По директивам фронта им предстояло с соседями провести ещё одну наступательную операцию. На усиление к ним прибыл танковый корпус. Но этого было мало для наступления. Ознакомившись с делами, он понял, сил на прорыв у него нет. О наступательных действиях по всему фронту армий не могло быть и речи. Но приказ есть приказ. В конце мая операция началась. Лил всю ночь дождь. По непролазной грязи войска армии в ночное время заняли исходные позиции. Провели тридцатиминутную артподготовку. Со снарядами стало полегче, но это предел. Затем, пехота с танками двинулась на вражеские позиции. Противник их встретил огнём батарей. Вступили в бой немецкие пулемёты, но их тут же заставили замолкнуть танки сопровождения и орудия прямой наводки. С наблюдательного пункта он наблюдал за всеми этапами боя от начала до конца. Видел, как пехота ворвалась в траншеи первой позиции, преодолела их, и двинулась дальше. Часть танков бороздила первую траншею, другая рванулась вперёд. Под их прикрытием пехота атаковала вторую позицию. В траншеях шёл бой. Но уже шли прорывы и в отдельных местах стрелки и танки преодолевая вторую траншею начинали преследовать врага. Настала пора ввести резерв — танковый корпус, но он не подошёл к назначенному по плану месту. Оказалось, на пути его следования протекала речушка с топкими берегами, там и сел корпус. Разрабатывая план забыли разведать местность. Два часа понадобилось, чтоб вытянуть корпус. Немцы не потеряли это время зря. Они подтянули силы из глубины. Но пехота шла вперёд и в этот момент, ей в помощь, стал разворачиваться с ходу танковый корпус. Нам нужно было прорвать оборону и овладеть Жиздрой, открыв дорогу на Брянск. Немцы, выигрывая время, оборонялись во всю, подняв авиацию. На него бросили до сорока пикирующих бомбардировщиков. С ходу они принялись бомбить танковую бригаду. Произошло невероятное: бригада остановилась. Она стояла на голой высоте, а "юнкерсы" сыпали на неё бомбы. В воздухе показалась новая армада бомбардировщиков. Рутковский с комиссаром, прыгнув в машину, помчал к стоящей под бомбёжкой танковой бригаде. Камнями начали стучать по люкам, вызывая командиров. Оказывается большинство танкистов, впервые попало в бой. Неистовая бомбёжка их ошеломила. На войне бывает всякое. Придётся учиться воевать. Самое интересное, что, не смотря на ту кашу с прямой бомбёжкой, танкисты отделались испугом. Было повреждено только два танка. Бывает и такое. Хотя положение было и ужасным, но всё обошлось. Бригаду удалось привести в чувство и отправить в помощь пехоте. Но время уже было потеряно и гитлеровцам, получившим подкрепление, удалось остановить наше наступление. Сверху войска опять бомбили. Он дал команду закрепляться и окапываться. Несколько дней шли тут оборонительные бои, но немцам не удалось отбить потерянный участок. "Люлю милая, так я вновь после госпиталя включился в солдатскую работу. Всё время думаю о вас Адусей, но теперь мне легче, я знаю, где вы и что с вами".
