Проснулись от резкого стука буферов. Похоже поезд остановился. Выглянула, стоим не понятно где. Разъезд, тупик? Всегда нарядный город, тревожно скрывался под покровом темноты, в стороне от нас. Из вагонов не выпустили. Рывком опустила раму случайно целого вагонного стекла. Страна быстро оправилась от шока и была уже готова к беде. Заклеенные окна. Зенитки. Много составов и военных. Почти никакой информации. "Костя, моё сердце превратилось в камень, где ты родной, жив ли?" Я впервые позволила себе подумать о тебе. Дай бог, чтоб на твоём пути были только любящие сердца и тёплые руки… Юркие подростки нарушая все инструкции выпрыгивали из окон и неслись в сторону маленького вокзала, ближе к жилью и людям. Всех убивала отсутствие информации. Ловили каждый слух, каждую сплетню. Как там на войне? Остановили фашистов или нет? Кто-то сказал, что немцев отбросили и гонят назад. Все сомневаются и верят. Усталые лица светятся улыбками, но иллюзию быстро разбивает военный с усталым лицом, идущий вдоль состава. Его тут же берут в оборот изголодавшиеся по информации люди. Из нескольких вагонов слышится перебивающий друг друга хор голосов.
— Товарищ военный, скажите как там?
— Погнали немцев или нет?
— Дали наши им жару?
Он встаёт, достаёт со дна фуражки носовой платок, вытирает им шею и лицо, на все вопросы отвечая скупо и односложно:
— Не погнали. Тяжело. Бьёмся. Большие потери.
Я догадывалась об этом. Будь по-другому, не летели бы чёрными тучами мимо нас вглубь страны их самолёты. Теперь я не сомневалась: победа будет не скорой. Больше уже никто не верил в радостные новости, хотя безумно хотели их услышать. При последних его словах, я превратилась в кусок льда. Кровь отбивала в висках: большие потери, большие потери… Но вот опять пронеслось по вагонам лёгким ветерком — остановили у села, на высоте, у реки. Надежда грела сердца. А вдруг именно здесь застопорят и погонят… Только надежды не оправдывались, утешительного пока ничего не было. Мы тоже стояли который уже день под Москвой. С нами решали, что делать. По-видимому, чёткой программы на счёт беженцев ни у кого не было. Мы были первыми. А уже начали прибывать эшелоны с ранеными. Я, не выдержав и наказав дочери, из вагона ни-ни. Если разминемся, я её найду на конечной. Побежала к прибывшему составу с ранеными. "Кровь из носу", мне надо туда попасть. Откуда? Какой фронт? — неслась я вдоль вагонов, крича в разбитые окна. Рутковского нет? О Рутковском не слышали? — Нет, нет, нет… Я вернулась в вагон. Наверное, на меня было страшно смотреть. Потому что дочь, испуганно, не сводя с меня глаз, спросила:
— Мамуля, ты чего? О папе что-то нехорошее узнала?
— Пока нет. Бегала к составу с ранеными. А вдруг он там, а мы были рядом и не знали об этом…
— Мам, успокойся, папка сильный, его никому не одолеть, он бьёт врага, я тебя уверяю.
Я смотрела вдаль туда, где в пелене мглистых облаков стыли туши аэростатов воздушного заграждения. Где-то в глубине клубился дым большого пожара. Бомбили сволочи и опять летят. Над нашими головами, в поднебесье, плыл гул авиационных моторов. — Чужие. "Юнкерсы". Я покосилась на задравших головы вверх, рядом со мной людей. Все переживали. Понимали, фашист идёт на Москву. В их брюхах плывёт смерть для наших стариков, женщин и детей. А мы ничем не могли помочь. Просто молча стояли и смотрели. Одна надежда объединяла нас- может, собьют гадов наши зенитки!
За окном всю ночь гавкали и выли бродячие собаки. Утром по эшелону прошёл слух, что нас отправляют дальше в тыл. Так и есть, продержав под Москвой, нас погнали вглубь страны. Надежда угасла. Ни о каком возвращении к Костику речи не шло. Конечно, он знал об этом, когда отправлял. Мы проскочили Москву сходу, окраинами. Опять плыли за окном поля, деревни и леса, мелькали полустанки. Что это будет: Урал, Забайкалье, где прошла юность, где я была так счастлива с Костей? Сердце разрывалось на части. Если не приняла Москва, значит дело плохо. Это сообщение о выравнивании линии фронта, может означать лишь одно: фронт быстро и беспорядочно откатывается, где же Костя? Вновь долго стоим на полустанках. Пропускаем эшелоны с ранеными и новобранцами на фронт. Получается, пропускаем всех. Боже мой, как тяжело, бесполезно болтаться в составе, скорее бы уж конец и что-то делать, быть полезной. Беда быстро сводит людей. Люди либо молчком помогают друг другу, либо так же молчком без обид расходятся. Мы поддерживали друг друга с профессором. Ада познакомилась со сверстниками и не лезет больше ко мне с бестолковыми вопросами. — Почему так получилось? Да — Отчего не смогли? И они пытаются разобраться в этом сами, грея на груди надежду сбежать на фронт. Фантазируют, разрисовывая одни красочнее другого картинки боёв и сочиняя на тему победы над фашизмом. Уж больно хотелось всем скорее прогнать фашистов. Профессору не сиделось, и он, отмечая что-то в тетради, ходил взад — вперёд. Передо мной были голубые глаза Костика, его виноватая улыбка, в ушах звучал родной голос. "Люлю, дорогая, всё будет хорошо!" Я, прикусив кулачёк, застонала. Мистическая вещь-память. Всё-таки прорвалась. Теперь весь долгий путь она не отпустит меня, наполняя, то радостным, то грустным.
Можно со счёта сбиться считая места, куда занесла нас военная судьба.
"Костя, милый, где ты? Жив ли?" Ох, боже мой! Уходил, переживал. А я словно онемела. Надо было всё не так сделать, не то сказать. Но ведь не молчала. Говорила о том, как его люблю, и буду любить до последнего дыхания. Как была счастлива с ним, несмотря на трудности военной жизни и арест, и никогда не пожалела об этом. Как у меня хватит терпения и сил ждать его и дня Победы. Старалась ободрить, но сейчас, кажется, мало. Надо было найти ещё слова, более нежные и надёжные. Господи, спаси и сохрани его. Здесь в тылу страшно, а там где он, вообще, ужас. А может и нет уже его в живых… Нет, нет, типун мне на язык, только не думать о плохом. Он жив и воюет. Костик создан быть воином и умеет воевать. У него большой опыт. Опять же участвовал во всех серьёзных заварушках и везде выходил победителем. Он умница и знает, как воевать. К тому же ему всегда везло, он любимчик судьбы. Сказал же: "Всё будет хорошо, Люлю!" Значит, так и будет. Непременно разобьёт гадов и из этой битвы он выйдет победителем. Вот, я перевернула страницу памяти, губы слегка дрожали, а глаза блестели. Надо потерпеть, раскисать нельзя, мы прорвёмся… Ада затаилась и всё время настороже. Только делает вид, что спокойна и беспечна. Она безумно любит отца. А он тем же платит ей. На них смешно и счастливо смотреть. Сейчас эта вздорная девчонка почти невеста. А в их отношения с отцом ничего не меняется. По-прежнему переступив порог, он раскидывает руки, а она несётся со всех ног бросаясь на его шею. Всё было столько лет так прекрасно… Костя — лучший муж и отец. Я никогда не пожалела о том миге дарованном судьбой встречи с ним. Кяхта, маленький городишко на пересечении торговых путей. Театр, "Чайка" и голубые глаза Костика. Его долгое и робкое ухаживание. Не скрываю, меня это забавляла и заводило.
Вспомнив сейчас об этих чудных мгновениях, улыбнулась.
— Мам, ты чего? — тут же поймала меня на счастье Ада.
— Ничего. Вспомнила, как мы познакомились с твоим отцом.
