Прилетел и сразу в Ставку. У Сталина находился генерал Ватутин, рассматривался вопрос об освобождении Воронежа. Он предлагал наступать силами Воронежского фронта на город, а Рутковский должен был помочь ему сковывая противника на западном берегу Дона… Рутковский знал, что Ватутин уже не раз пробовал взять укреплённый город, но безуспешно и предложил иной вариант решения задачи. Но Ватутин настаивал на своём. Сталин утвердил его предложение. Они, выйдя с генералом в соседнюю комнату, оговорили все вопросы связанные с этим планом. Выкроив несколько часов времени, он поехал домой. Там и тут мелькали клумбы. Улицам Москвы потихоньку возвращали свой наряд. Хорошо-то как! Солнышко светит. Ясное небо над головой и мирные осенние цветочки. Сердце бешено колотилось. Ещё от машины бросил взгляд на окна, показалось, что промелькнуло за шторкой личико Люлю. "Значит дома и я её увижу!" Но дверь открыла Ада. Кинув в угол привезённые гостинцы, как всегда раскинул руки и приготовился ловить её. С малых лет она с сияющим лицом летела к нему и бросалась на шею. Это был уже ритуал, годы которому были не помехой. Но на этот раз, его разведённые руки остались невостребованными, Ада не сдвинулась с места. Озадаченный, с удивлённо вскинутыми бровями, он шагнул навстречу:
— Адуся, что случилось, где мама? — прижал он её к себе, сделав этот разделяющий их шаг сам.
Он как всегда очень обрадовался встрече с дочкой, но сейчас его волновала жена. Ада же отвела глаза. Он обмер, отпустив её, пронёсся по комнатам. Пусто. Юлии не было. Но ведь он видел её в окне, мог бы поклясться в этом. В прихожей дочери уже не застал, он прошёл за ней на кухню. В глаза бросилась его даже не распечатанная, присланная с прошлой оказией, посылка… На новый гостинец, она так же не обратила внимание. А вот то, что она стояла к нему спиной, Рутковский упустить не мог. В груди заворочалось что-то колючее.
Желая получить немедленно объяснение, он взял дочь за локоток, развернул к себе и тихо, но твёрдо спросил:
— Адуся, милая, где мама, на работе? Я съезжу, у меня есть несколько часов времени…
— Нет. Там её нет, — сказала дочь сухо и поджала губы, а потом ещё и выдернув руку отвернулась.
О как! Недружелюбный тон всегда приветливой и любящей дочери обескуражил. Горячая волна метнулась в голову. Перед ним была другая Ада, к которой боязно было даже приближаться. Не понимая что ему это даст, он упорствовал:
— Но я её видел в окне…
— Тебе показалось.
Ада не смотрела на него и говорила сквозь зубы. Не заметить такое нельзя. Он разволновался. Не понять того, что дочь не желала с ним не только говорить, но и видеть он не мог. Не слепой же в самом деле…
— Так, приехали, а ну посмотри мне в глаза… и скажи честно, что у вас произошло?
Ада подняла полные слёз и боли глаза и замерла… Справившись, отделяя каждое слово и давая им ироничную обёртку, сказала:
— У нас? мы мирно жили. Тебя ждали. На чужое не зарились. Если происходит, то только у тебя. Тебе же всё можно, ты у нас герой…
Голос не удержался на иронии и захлебнувшись горечью дрогнул.
— Ада, что с тобой? — развернул он её к себе, поразившись ответу. Так с ним она ещё никогда не говорила.
— Ничего, — отрезала Ада отворачивая лицо.
Грусть и резкость в её голосе ему не понравились.
— Доча, я страшно соскучился, — он заметил то, как она перекривилась, но продолжил. — У меня мало времени…
— На нас его никогда нет… Ещё бы ведь твоё сердце рвётся туда… на фронт. — Бесцеремонно прервав, дёрнув худеньким плечиком, цинично заявила она, при этом упрямо смотря в сторону.
Смутившись из-за такого ответа, на несколько минут проглотил язык. Непонимание обезоруживало, его любящая Ада была груба, резка и далека от него. Он нервничал и терялся. Но такое поведение было не в его характере:
— Это ещё что за новости. А ну говори всё… — потребовал он.
Ада сверлила затуманенным от боли взглядом стену.
— Я не могу… Мне мама не велела…
Он взорвался:
— Что, чёрт возьми, произошло? Мама здорова?
— Разве можно от этого быть не больной… — многозначительно вздохнула она. — Да и что тебя собственно удивляет… Да и зачем тебе такие хлопоты?…
Рутковский опешил.
— Это как?… Где она? — У него начали сдавать нервы, он приподнял дочь за локти и встряхнул. Но она оказалась на сей раз чрезвычайно упряма.
— Не скажу…
"Бороться бесполезно. В лоб её не сломить". Опустив дочь он сделал шаг назад и отошёл к окну, открыв форточку и ломая папиросы всё же закурил… Постарался успокоиться. "Ну, что ж начнём с самого начала". Взгляд упал на посылку.
— Продуктами почему не пользовались? — говорил, стараясь быть равнодушным, но голос дрогнул. — В доме же шаром покати.
Ада бросила взгляд на несчастную посылку и отошла к стене, чтоб её не видеть.
— Не надо! Мы обойдёмся, — поджала губы она так что они побелели. — Живём как все.
Он растерянно протянул:
— Что за глупости.
— Нам ничего от тебя не надо! — резко повторила она. — Кто мы теперь тебе. Чужие люди. Без жалостливых подачек обойдёмся. Нам надеяться и рассчитывать остаётся только на самих себя. Живём на то, что нам полагается. Своей любовью мы не приучены торговать. Мы любили тебя так, даром. Любили и ждали всякого. Но настоящее никому не нужно. Я думала ты другой, но ты хуже их… Нам безумно больно, но мы обойдёмся. А ты "воробушка" своего корми. У неё нагрузка невероятно большая, — она вызывающе смерила своим глазомером его мощную фигуру и насмешливо добавила:- Ей положено усиленное питание, как ни как ещё и обязанности надо хоть какие-то выполнять, зачем-то эту дрянь призвали… К тому же у той шустрой птички наверняка здесь родня есть. Вот и отвези всё уж за одно им, раз на машине… Подарок от доченьки с фронта, так сказать… или благодарность им за услуги их чада, это уж как нравится кому, ну и гостинца, как-никак, заработала тяжким ратным трудом. Обрадуй гордящихся её фронтовыми успехами родственников. Что-что, а голодная смерть им не грозит, разве что слава… — боевая подружка самого Рутковского. Ха!
Она, глотая слёзы, хмыкнула. Он побелел. В нём всё похолодело. Странно. Странно и гадко, пожалуй. Но ведь рано или поздно когда-то такое должно было произойти. Чего ж его так это шокировало? Собственные слова застряли в горле. Её набатом звенели в ушах. "Что она говорит? Как она говорит?" Но нашёл в себе силы, правда, не слишком уверенно промямлить:
— Адуся, о чём ты, какой "воробушек"?
Говорил и сам не узнавал своего голоса — что-то не натуральное, виляющее, доносящееся откуда-то издалека. Лучше бы уж молчал.
Дочь глазами полными слёз обид и горечи посмотрела на него. Ей было обидно за то, что этот сильный мужественный человек сейчас будет унижаться и юля врать. Стараясь опередить, она заторопилась:
