Он жмурился, как сытый кот. Настоящий, спокойный отдых дома. Непривычны тишина, чистая постель, семейный обед, на покрытом скатертью столе. Сладко потянулся: "Недельку поживу, как белый человек".
Размечтался, как говорится о многом, и напланировал опять же короб, но не успел развернуться с делами группы, его вызвал Сталин. Он видел и говорил с ним много раз, но таким его ещё не видел. Верховный был мрачен. Он сказал, что в связи с обострившейся обстановкой, операция отменяется, а предназначенные для неё войска отправляются под Сталинград. Он так и сказал:- Надо спасать Сталинград. Рутковский напрягся. Знал, что опасное положение, но такая смертельная угроза… Верховный предупредил, что ему следует вылететь туда же и принять командование Сталинградским фронтом. Добавил, что остальные указания получит на месте от Жукова, который тоже вылетает под Сталинград. Получив несколько часов на сборы, он поспешил домой. Но застал только дочь. В этот раз Юлия упорно не захотела отпрашиваться с работы. Вызов и новое задание застали врасплох. Он не находил себе места: то пойдёт в кухню, то остановится у окна и застынет в одной позе, то, решившись, подсел к дочери.
— Адуся я срочно улетаю на фронт. Береги маму. Мне не хватило времени уладить наши с ней дела, но, прошу, поговори с ней. Верь мне и будь в моих помощниках.
Он притянул дочку к себе, они простились.
— Ты береги там себя, мы тебя любим и волнуемся.
Он с надеждой смотрел в лицо дочери.
— Вы тоже, пишите мне, ваш солдат скучает без вас. Уговори написать хоть строчку маму.
Ада удивлённо вскинула бровки:
— Я думала вы всё уладили…
Пришлось опять отводить глаза и оправдываться.
— Люлю пока ещё сердится, но я надеюсь на её прощение. Обещаю, я из шкуры буду лезть, а докажу ей — костёр нашей любви не затушить никому. Доченька, повзрослеешь, поймёшь, всё совсем не то и не так, как вы себе нафантазировали. Поговори с мамой.
— Ты не простишься с ней?
— По пути заеду… Ну всё, мне пора.
Они ещё раз обнялись, посидели на дорожку и он поехал к Юлии.
Коридоры военкомата были набиты людьми, и это мешало его продвижению. По-видимому, узнавали, потому как провожали с удивлением и любопытством. Спросив, где находится "Антифашистский комитет советских женщин", он поспешил туда. Женщины укладывали вещи и послания в ящички. Глаза выхватили Юлию сразу. Так устроен человек, вокруг миллион людей, а тебе нужно только одно лицо. Его глаза, движения, улыбка. Глазки её, заметив мужа, удивлённо вспыхнули. Какое-то время они смотрели друг на друга со страхом. Но его шаг был первым и решительным. Не давая ей время на раздумья, и загородив её от любопытного коллектива широкой спиной, он обнял жену и, не раздумывая, прижался к губам поцелуем:
— Прости, срочно отзывают на фронт. Опять не удалось побыть с тобой. Не успел рассказать, как бы хотелось о своей любви. — Он не заметил, как комната опустела. Женщины под напором Нины покинули её и толпились, тихо переговариваясь, в коридоре. — Люлюсик, милая пойми меня. Ты дорога мне вся от волосика до ноготочка. — Он чмокнул её в пальчик. — Это война не похожа ни на одну из тех, что я прошёл. Она всё перевернула с ног на голову… Но любовь моя к тебе, Адуси неизменна, — он говорил, их пальцы переплелись, он прижимал её к себе, а её лицо оставалось холодным и напряжённым. "Что мне сделать, какие слова найти, как растопить этот лёд и впорхнуть в неё вновь жизнь. Всю ночь, держа в объятиях ледышку, старался согреть это безжизненное тело, но так ничего и не добился. Ведь она умная женщина и как он рассчитывал должна была понять причину его "измены", а не зацикливаться на ней самой. Разве ж не понятно, если б не война, не было б потребности в другой женщине. Ему не в чем себя упрекнуть, не изменял он, а только пользовался. Это ж разные вещи. Но ведь Юлия живёт без мужчины? Дьявольщина! Что ж тут сравнивать-то, женщины устроены иначе". Он найдя себе оправдание, взглянул на часы, времени не оставалось. А жена как будто не видела его состояния и не слышала слов. Тогда он решил надавить на жалость, моля сказал: — Юлия, ни о чём не прошу, пожалей меня. Я ухожу на фронт, всё может случиться, — еле слышно шепнул он и дотронулся до её руки. Она очнулась. Подняла на него голову. Несмело, словно воруя, обняла за шею и, приподнявшись на цыпочки, потянулась к его губам. Он не выдержал, стиснул её в своих объятиях и поцеловал, раз, другой…, потом крепко и нескончаемо долго. Прежде чем отпустить её руку, он попытался пристально посмотреть в её глаза, только Юлия плотно заплющила ресницы. Ему ничего не оставалось как сказать:- Ну всё, я побежал.
Он уходил неспокойный, а где-то в самом дальнем уголке сердца, чтоб досадить ему зашевелился червяк: "А вот если б такое случилось с Люлю, простил бы ты, понял, не волновало бы ничуть тебя это?" Ужас! Он даже думать об этом не желал. Глупость какая. Юлия потому и Юлия, что никогда не позволит себе этого.
Их семейная жизнь продолжалась. И то была простая правда.
Он не видел, как она, качнувшись за ним, напоролась на стол и встала. Пелена из слёз сделала её слепой. Слышала, как женщины кричали ему в след:
— Бейте там этих гадов сильнее…
— Гоните, гоните их не топчитесь на месте…
По её щекам текли беспомощные слёзы… Отказать она ему при всех не могла. Узелки при чужих и посторонних только глупцы развязывают. Но принять его измену каков бы не был её мотив, оказалась несостоятельной. Может быть потом, но не сейчас…
"Господи, что же это такое… Почему меня разрывает сейчас на двое. В одну сторону обида, в другую — страх потерять его. Моё чувство к нему несмотря на боль не угасло. Но вот его чувство ко мне из-за отдалённости и наличия любовницы не могло не утратить остроты. Как же мне жить со всем этим? Как мне быть? Кто бы мне сказал… Отчего всё понятное без него, путается и становится не понятным и совершенно неприемлимым при нём… Ах, если б он всё рассказал сам и сразу, это была бы обида, но не превратившаяся в рану, от которой мне не излечиться никогда. Как же хочется вернуться назад, в предвоенное лето, которое принесло нам обоим столько счастья и остаться там навсегда". Вошли женщины. Искоса поглядывая на меня, продолжили заниматься прерванным делом. То, что они увидели сейчас, давало повод сомневаться в правдивости слухов. Нина обняла за плечи: — "Всё будет нормально Юлия. Будь умницей!" Я киваю. Мысли ж продолжают течь рекой. Как быть умницей, если всю ночь содрогалась от мысли, что эти руки обнимали там её, а губы дарили ласки какому-то там "воробушку". Я с ужасом чувствуя, как его ладонь медленно скользит по моему бедру, старалась отползти в сторону и резко отстраниться. Он подтягивал меня ближе и начинал безумно целовать. Хотелось встать вытереться и пойти помыться. Не скажешь же ему: — "Убери руки, ты мне противен!" Да и это правда только наполовину. Я люблю его. Но ведь он всю ночь убеждал меня в том же. А что, если я просто боюсь признать правду, а она в том, что все его слова ложь и он пытается усидеть на двух стульях?… Нет, нет, я этому не могу верить. Язва тут же ковырнула: — "В то, что он натворит такое не верила тоже…" Точно. Не верила. Новый вздох и меня обожгло:- "А вдруг всё правда и он любит нас с Адой, а тот "воробушек" лишь необходимость?…" Тогда я дура и сама подталкиваю его к ней. Учитывая её шустрость, она не замедлит этим воспользоваться. Нельзя раскисать, надо думать, Юлия, — приказала я себе. — Скорее всего, после госпиталя они не общались и не виделись. Он почти каждые две недели со мной. Что же мне делать, кто б подсказал правильный ответ. Если б знать на сто процентов, что любит нас с Адусей, я б боролась… Но гарантию этих ста не даст даже бог. Не заглянешь ему в душу и там, на фронте, у меня нет помощников. Пресвятая дева, что же мне делать?… Как страшно болит душа. Физические раны затягиваются, а душевные не уверена, что заживают вообще. Я просто сойду с ума. У меня совсем нет сил.
