Тревожные годы. Годы страха за него, страданий и боли… Юлия вытерла слёзы со щёк и достала ещё одно письмо. Им оказалась небольшая записка датированная 17. 06. 44 г. "Дорогая Адуся! Поздравляю тебя с днём твоего рождения. Шлю тысячу наилучших пожеланий. К великому сожалению сегодня не могу лично поздравить тебя, по-видимому, приеду завтра. Крепко тебя целую любящий тебя папа. Привет Люлю. Костя".
День рождение Ады. Он ни разу не забыл ни о Юлии, ни о дочери. Ей не в чем его упрекнуть, если б не война… А вот ещё одна записка. Он слал их ото всюду, даже если уезжал на день, два… "Дорогие мои Люлю и Адуся! Фронт покатился, прорвал и мы безостановочно двигаемся вперёд. Самочувствие у меня хорошее. Немножко переутомился, но это ничего. Через несколько дней приеду к вам. Сегодня переезжаем в Жлобин, а затем в Бобруйск. Много писать не буду, так как скоро увидимся. До свидания, целую вас крепко, крепко, любящий вас Костя. 28.06. 44 г."
Сорок четвёртый год, такой не простой. Они с Адой там, рядом с ним, на фронте. Даже несмотря на разрывающую сердце боль от находившейся рядом "воробушка", ей было безумно хорошо с ним. Тем более, видя вокруг себя мужчин веселящихся напропалую от хвастовства и победных рассказов друг перед другом о постельных подробностях и подвигах, только сожалела о бесхребетных представительницах женского рода, кинувших себя под мужиков подстилками и не так уж сердилась на мужа. Они все, как под копирку. Хвастаются и рады. Рассказывают, а глаза блестят. Мальчишки до седых волос. Юлия поделилась своим наблюдением с мужем. Тот бросив на неё смеющийся взгляд пробасил:- "Так ведь каждый хочет чувствовать себя сильным всемогущим рыцарем. Жёны ж своего благоверного, как облупленного знают. Вот и пофасонились, тем более свобода, заливай себе и заливай. Девчонки молоденькие рты раскрыты птица влетит". Теперь, здесь, на фронте, не казалось это супружеской неверностью. Действительно, как не скажут мужики- необходимость. Отсюда Костика своего — встречала, любила и нежила, а выпуская его из своих объятий, на грохочущую взрывами и смертями передовую, сжималась в пружину, переставая жить в ожидании того момента, когда он перешагнёт порог их временного дома. И только оказавшись на его руках она расслаблялась. "Живой! Мой! И слава Богу!"
Вошла Ада. Застав Юлию за чтением писем, присела рядом.
— Мамуль, ты скучаешь?
— Безумно.
— Костик опять звонил? Плакался?
— Как всегда. Вот уж не ожидала от тебя, а ты оказывается ехидна. — посмеялась над дочерью Юлия.
— Езжай, вам нельзя расставаться… Вы оба становитесь чумные. Глупо шутите, смешно себя ведёте. Я справлюсь.
Юлия ехала, муж плавясь от счастья встречал. Он перетянул эту чашу на себя, больше-то для счастья ему ничего и не требуется. Какой-то период порхал потом остывал и начинал жалеть оставшуюся одну дочь и маяться своей виной, мол, утянул одеяло на себя. Ада смеялась, а он переживал:- "Что ж я наделал, за тобой нужен глаз и глаз". Но стоило жене уехать, как он опять принимался страдать: — "Да, — жаловался он Юлии, — нелегко привыкнуть, что мы не вместе, к телефонным разговорам вместо тебя. Ты же знаешь — ты для меня, как дыхание, а что эти письма и звонки… как глоток воздуха, чтоб не умереть".
В 49- ом отпуск проводили в Крыму. Было волнительно и радостно оказаться там вновь. Он не мог выражать бурно свою радость, просто в такой момент его глаза светились ярче чем обычно и во всём теле чувствовался какой-то мощный порыв, движение. А ещё её необычный муж любил рассветы и закаты. Они старались не пропустить ни одного, и вообще он мог часами наблюдать за бьющейся о скалы волной. Юлия, давно привыкнув к этому, просто пристраивала голову на его плечо и молчала рядом. Его считали сталинским любимчиком, предоставляли автомобиль для поездок, маршальский зал в столовой был всегда к его услугам. Однако ездил за покупками он на автобусе, а ел в общем зале.
Собираясь на прогулку тщательно наряжались. Он любил содержать вещи в полном порядке этим и занимался наглаживая и начищая для себя и жены. А Юлия исполняя со старанием свою часть обязанностей внимательно наблюдала за каждой одеваемой им на себя вещью. Подала носки, заправила в брюки трикотажную рубашку, перевернула ремень, проверила носовой платок и расчёску. Он смотрелся в белых брюках, светлой тенниске и такого же цвета туфлях потрясающе. Ещё бы, своего двухметрового красавца она одевала у лучших портных. Хотя это было не так просто, он страшно привыкал к вещам и тяжело расставался с ними. Ей приходилось тайком выбрасывать старые вещи, за что после его бесплодных поисков нарывалась на ворчание. Зато результат её усилий был налицо. Когда она с ним шла по набережной под ручку, все женщины смотрели только на него. Пусть любуются! Ей не жалко. Юлия расправляя на нём складочки, украдкой погладила перекатывающиеся под её рукой мускулы, улыбаясь поддразнивала:
— Выглядишь просто щёголем.
Он проносясь горячей ладонью по её спине, резко рвя жену на себя, шептал:
— Это твоими стараниями, сделать мою внешность самой неотразимой. Наверняка тебе не хочется видеть около себя старика.
— Дурачок, — прыскала она смехом в его грудь, думая о том, как он действительно красив даже в свои годы.
Ей страшно захотелось стянуть с него эту рубашку и обоими руками погладить выпуклую грудь, бугрящуюся спину. Она прикрыла глаза и представив всё эту гору мускулатуры улыбнулась. Он хорошо держится ему тридцатилетний позавидует. Но она ведь каждый день это видит перед собой, почему захотелось обнажить его именно сейчас? Юлия в горячем раздумье не заметила, как ладошки прошлись не один раз по его груди. Зато заметил Костя и не только ладошки, но и плутающий из-под ресниц взгляд… Ответная реакция последовала моментально.
Они шептались, как будто были в номере не одни. Юлия аккуратно шлёпала его пониже спины и просила расцепить железный обруч рук. Собрались- надо идти гулять. Он же уверял, что успеют.
Их прогулки непременно кончались встречей каких-нибудь знакомых или приглашением в гости местных властей.
На пляже выдерживали до обеда. Разнежившись на припекающем солнышке, даже не замечали как оказывались в объятиях друг друга. Юлия не раз по этому поводу шутила, мол, загар после такого сидения будет фигурным. Одно её плечо под его рукой непременно останется белым. Она прикрыв ладонью лицо от яркого солнца игриво посматривала на него. Он похохатывал, но руку не убирал. А если убирал, то ненадолго, быстро возвращая всё на круги своя. Потом отправлялись в номер и отдыхали, общались и шли ещё часа на три к воде. Возвращаясь, долго охлаждались под прохладненьким душем. Дверь оставляли открытой, чтоб слышать телефон. Когда резкий звонок перекрыл даже поток воды. Костя, чмокнув её в нос, нехотя завернулся в полотенце и, выйдя в комнату, взял трубку. Юлия чуть-чуть прикрутила воду, чтоб слышать его:
— Рутковский слушает.
Он стоял спиной, по спокойным плечам, рукам, шее твёрдо держащей голову, поняв, что обычный военный разговор и беспокоиться нечего, решила прикрыть дверь и вернуться к приятной процедуре. Но не успела, через какой-то миг он вытянулся перед невидимым собеседником и воскликнул:
