Позвонила Юлия, спрашивая, как он. Заверил с весёлой иронией, что жив, здоров, разве что немного обглоданный. Спросила про таблетки. Отрапортовал, что проглотил. И услышав:- "Костик, я тебя люблю", — счастливо рассмеялся. Заверил:- И я тебя, ангел мой!
Улыбаясь после того, как повесил трубку, отодвинув кресло поднялся. "В самом деле — Юлия права, земля не развёрзлась, надо успокоиться. Сам же требую — натворил, держи ответ. Всё так, только скверно… Ада узнает… Ох! Злился, был же уговор — она должна была молчать обо мне. Девочка не должна была знать фамилию отца". Он чувствовал себя виноватым, но обиженным и обманутым. Предупредив дал поручения адъютанту, вызвал машину и поехал. У скверика попросил остановиться, вышел. Обойдя низкую изгородь, отошёл к деревьям. Обессилено прислонился к стволу. Но ноги плохо держали и стал медленно сползать по нему на землю. На корточках легче. Хотелось страшно курить. Только закурив и жадно вдохнув дым папиросы, смешавшегося со сладким запахом лип и горьким коры тополей, почувствовал себя лучше.
Домой вернулся совершенно разбитый. Юлия бросилась помогать раздеваться. Он переступая с ноги на ногу выглядел таким несчастным, усталым и озабоченным, что не пожалеть его просто было нельзя. С ходу положила на его ладонь две таблетки и подала стакан с водой, но он проглотил их так. С минуту он сидел, закрыв глаза, а когда открыл в них светилась остриём боль. Выглядел он виновато. Юлия продохнула в своей груди страх: "Господи, каково же ему пришлось сегодня". Потом, не принимая его возражений, отправила в душ. Не выпустив из спальни, принесла поднос с ужином в кровать. Налив в бокал коньяк протянула:
— На, пей. От одного твоего вида у меня заболело сердце.
Он поёжившись, одним махом осушил стакан. Взглянул ей в глаза, простонал:
— Я б водки выпил.
— Это полезнее. Пей! — она налила ещё.
Выпил. Поморщился. Она сунула в руки закуску. — Ешь!
Он поднял приборы в руках вверх.
— Я подчиняюсь. Жжёт, тут жжёт, — ткнул он ручкой вилки себе в грудь. — Веришь, не ожидал от неё такого. Всё принимал за чистую монету. Да и как иначе: наивная же девочка была. И такой урядник… Где была моя голова?
Понятно, что этот вопрос сегодня его волновал особенно. Жжение придётся лечить, а вот насчёт подгулявшей головы Юлия предпочла промолчать, она говорила серьёзно и о другом:
— Понятно, всё-таки надеялся выйти сухим из воды.
Проскользнувшая ирония ему не понравилась, к тому же явно растерялся, выкручивался стоном:
— Юлия, мне так плохо…
Её и так круто выгнутая бровь, прибавила крутизны. А казалось куда бы уж ещё-то.
— Я тебя понимаю, никак не хотелось примерять на себя ослиные уши. Да, бабы, Костя, это не Гитлер. Постервознее будут. Здесь другая сноровка нужна. Дело в том, что агрессивные женщины вашего брата пугают. Деревенские скучны. Вот вы интуитивно и шарахаетесь в противоположный бок. Тихий, глядящий в рот, да ещё и поющий "воробушек". Это то, за что ты ухватился. А всё просто, как божий день: хитрая женщина, робко даёт понять мужчине, что он ей нравится, а дальше играет роль тихони страдалицы. Вы, чувствуя себя орлами спасителями, заглатываете этот крючок и всё. Трепыхайся, не трепыхайся, а никуда не денешься, мужчина, как собачка, пойдёт за ней. Да, Костя, да. А при желании мужчину можно приучить…
Распетушившись она прикусила губу и поднатужившись взяла себя в руки: "Не надо всё за раз выкладывать". Успокоившись про себя подумала: "Да не важнецкие дела твои, миленький. Может быть, конечно, я ошибаюсь, но не тем "воробушком", что ты, сокол мой, хотел видеть дама оказалась. Любящая женщина, которая безумно любила мужчину и рожала для себя, девочке про него даже не сказала бы. Зачем травмировать ребёнка. Позорить себя той ролью, что она играла. Доставлять неприятности любимому. Тем более война была. Погиб отец и всё. Радовалась бы кровиночке любимого возле себя и этим грелась тихо живя. И уж, конечно, две любящие женщины полки в битву против дорогого человека не двинули б никогда, не упивались его поражением, как сделала она и её дочура. Подумала б сама не маленькая: какое моральное право она имеет на эту фамилию. Никакого. Сперматозоиды, это генетика, а не отец. Тем более мужчина этот не пытался ни разу за эти годы сделать такой шаг сам или увидеть хотя бы её. Логичнее было бы иметь от девочки фунт презрения к нему: "Раз я тебе не нужна, то и ты мне тоже" Ан, нет, хочется быть Рутковской любой ценой. Деловая барышня растёт, вся в маму. От любви всё это далеко. Тут Костя прав, а я надеялась… В годах он уже хоть бы пожалели любящие-то". Она боялась — цена эта для Кости будет велика.
Он смотрел на проглотившую язык жену глазами напоминающими бинокль или перископ подводной лодки, желая рассмотреть что там в её голове за мысли, только она не собиралась раскрываться. Не довольно изобразив: "Вот ведь какая!" Проморгавшись и не дождавшись подсказки от Юлии, со страшно обречённым вздохом целуя пальчики молчащей жены, спросил:
— Юленька, чего бы тебе об особой женской психологии не рассказать мне раньше?
Она улыбнулась принимая мягкий упрёк, но щадить его не собиралась.
— Ты бы даже не заинтересовался, сам с усами. Гитлера завалил, а тут я с нравоучениями лезу… Любой мужик перед женщиной павлин. К тому же она очень внимательно смотрела тебе в рот и слушала. А вы таете от этого. Чего молчим? Было дело, обольщал?
— Не то слово… Ты ж меня как облупленного, а там материал новый… Юлия, раз разговор зашёл такой психологический… Объясни мне тюфяку. Не понимаю.
Он попробовал улыбнуться. Но глаза смотрели насторожённо.
— И в чём ваше величество застряли? — помогла она ему.
Он помолчал, вероятно продумывая вопрос.
— Твоё терпение меня и моих делишек объяснимо: прожили много, семья, ребёнок, любовь. Чёрт, язык, как приклеили. Короче, я могу понять, за что страдала ты, разрешая мне физическую близость там. А она? Ведь она знала о тебе и ей тоже была, поди, мерзка и тяжела та двоякость?
Юлия прослушивая соглашаясь кивала, но в конце от шпильки не удержалась:
— Понятно. Ты прав. Только отчего тебе раньше об этом не подумать было. Глядишь бежал бы от неё пулей…
Поняв, что жена пытается уклониться от ответа, он принялся настаивать.
— Юлия?
Так и быть Юлия уступила и сдалась на его милость:
— Ладно. Женщина на такое безумное унижение и терпение идёт по двум причинам. Первое — любви. Я вынуждена была из-за разлуки пойти на тот шаг, давая тебе возможность полноценно физически жить. Страшное напряжение ты должен был куда-то сбрасывать. Подчёркиваю, сознательно. Поверь, страдания неимоверные. Я прекрасно понимала эгоистичность такого хода. Мне тот шаг дался нелегко и дорого стоил. И второе, — из-за цели. Добиться мужчины, положения. Знаешь, за что унижаешься. Ведь в случае, если б там была любовь, страдания имели двойную нагрузку.
