Кушнир усадил его на диван и примостился рядом на валике:
— Должен тебя разочаровать. Вешалками мужики после пятидесяти интересуются, я ещё не дорос до такого затухания организма. С матерью у нас всё серьёзно не волнуйся. Галочка тут совсем не причём, я сам не ожидал, что увязну, но утонул по самую макушку. До сих пор получается и не знал толком, что это за зверь такой, любовь? С чем её едят и как прикусывают. Глупости одни сплошные были.
— Врёшь ты всё, — кинулся на него с кулаками Данька. — Гад ты, гад! Воспользовался её одиночеством. Она тебе на фиг не нужна. Зубы мне не заговаривай. Про ерунду на постном масле плетёшь… Какая к ней может быть любовь…
Никита властной рукой усадил его на место.
— А ну успокойся. Нечего тут детством брызгать. Это наша с ней жизнь. Она и так полжизни прожила не своей. То отец водил, по своим дорожкам не интересуясь ей, то ты эгоист пользуешься на всю катушку. Дай пожить, как хочется Лене самой.
— С тобой что ли? — уколол он Кушнира.
Тот прижал ладонью его вздрагивающее плечо:
— А что плохой вариант?
Данька поднял на него злой взгляд:
— Ты ж потешишь своё самолюбие и кинешь… Да и сейчас не понятно, она же мамка моя.
— Она женщина в первую очередь. Вы почему-то напрочь упустили это с отцом обои. А — то, умник помнишь, что говорил: "фригидная она, никто ей не нужен…". А она горячая, живая.
— А тебя это задело. Ты решил помочь старушке?
— Вот дурак. Нам хорошо вместе. В отцы я тебе не набиваюсь. У тебя свой был, дай Бог каждому, но мы неплохими можем быть друзьями.
— Если вам так хорошо чего же вы ругаетесь постоянно? — съязвил Данька, правда, перестав наскакивать.
— Жизнь бьёт ключом. Это характеры притираются. Сам же говорил, с отцом всегда молчала. Не за чем было надрываться. Поморгай глазами, со мной она раскрылась, женщиной себя почувствовала. Ворчит, — боится себя и нового попадания опять в кабалу к мужчине. Она просто не понимает, что мужики все разные и я не Долгов. Идёт на ощупь, по любому поводу страхуясь. Сейчас пятнадцатилетние уже зубы съели в таких вопросах, при каких она осторожничает и теряется или занимает бойцовскую стойку.
— Но ведь это безумие долго не продлиться- грохнул кулаком в ладонь Данька.
— Кто в нашей жизни может за что-то долгоиграющее поручиться… Ты думал, что так не оглядываясь разбегутся родители? Погибнет отец? Ну вот. Давай, ничего не планируя, просто попробуем жить.
А Данька обескураженный, растерянный в своей беспомощности, не просто возмущался, а наскакивал бойцовским петухом:
— Зачем тебе вся эта канитель, а? Скажи, зачем?
Никита понял, что поверить мальчишка может только в самые главные слова и он сказал их ему:
— Я люблю её!
Попал в точку. Это сразу выбило в нём злость.
— Я даже не мог себе представить в страшном сне такого «романтического» финала вашим гавканьям. — Никита улыбался, а паренёк ткнул ему пальцем в грудь:- Эй, орёл, ты матери хоть правду сказал о себе? — устав от спора, перешёл вплотную к реальному, чем можно достать и ковырнуть Кушнира, Данька.
Но тот был честен, чем выбил у него из-под ног распирающую его вредность.
— Нет. Затянул, а сейчас повода не найду… Сам уже дёргаюсь. Не без того — боюсь.
И всё же Даниил найдя повод укусить, ввернул:
— А если мать узнает?
Попал. Никита занервничал.
— Откуда! Ты же не скажешь?
— Я-то нет. Но ты и случай не откидывай. Что ж ты ей врёшь про себя, всё паришь про телефонного мастера или ещё чего добавил?
Никита вздохнул и развёл руками:
— Про мастера. Чего хихикаешь… Подкинь идею получше.
Данька сморщил нос. В глазах заиграли искорки смеха.
— Чему ты меня учишь, маменьку обманывать… Не пойму, как она врубиться не может в отношении твоей скользкой личности. Ведь жила же в твоей квартире, ездит на твоей машине с твоей охраной, как ослепла…
— Помалкивай. А там видно будет.
— А если она, узнав о твоих бабках и фирмах, к тебе откажется переезжать. Заметь ситуация повторяется. Только на этот раз игра катит в другую сторону.
— Тогда я буду жить с вами. Вопрос исчерпан. Пошли завтракать, а то остыло всё и мать наверняка испереживалась.
Но у самых дверей Данька запнулся.
— А я-то слепое котя думаю, с чего ты нас караулишь?
— Слепота — это у вас семейное, — посмеиваясь, Никита увлёк его в сторону кухни, поближе к блинам.
Когда они вернулись, Лена стояла у окна и плакала. За окном падал крупный, равнодушный снег. Белые снежинки медленно кружились в белом вальсе. Стыд перед сыном и обида на свою неудавшуюся жизнь, давили и взрывали грудь. Её плечики вздрагивали под тонкой тканью халата. "Ну вот и всё… Ну вот и всё! — стучало болью в висках. — Размечталась дура". "Лен!?" "Мам", — с двух сторон обняли её мужики. Лена зарыдала ещё громче, попробовав убежать, но у неё это плохо получилось. Никита развернул её к своей груди, а Данька приложился к спине.
— Ну что ты, мамуль, пока любится, люби, я ж не против, — поглаживал её плечи Данька. — Тебе к лицу любить. Точно-точно!
— Вот видишь, мы обо всём договорились. — Заверил её Никита. — Теперь под твоей рукой два мужика.
А Данька, считая трепотню лучшим лекарством, балаболил:
— Ма, хочешь, я тебе что-то весёленькое расскажу. Про баобабы слышала? Ну вот. Африканские баобабы — огромные деревья, достигающие 150 метров в высоту и 50 в ширину. Представляешь, какая силища. Так вот в Кении в одном из баобабов размещена элитная гостиница на 50номеров.
— Это ты загнул старик, — подмигнул ему Никита.
— Больно надо. В Зимбабве в дереве устроена автобусная станция с залом ожидания, а где-то ещё, забыл где, самая настоящая тюрьма.
— Ладно вам, — улыбнулась Лена. — Как говорят в Одессе: вы меня за кого держите? Садитесь за стол, я разогрею, остыло всё.
— У меня предложение, — надкусывая котлету, заявил Никита. — Давайте съездим куда-то на несколько дней вместе. Хотя бы в те же Карпаты. Лен, у тебя, если не ошибаюсь, было желание посмотреть. Данька покатается, и вместе опять же все побудем.
— Ма, а что, давай, скатаем… Рождество как ни как. Встряхнёшься немножко, а то со своей работой белого света не видишь. На лыжи ты, конечно, не рискнёшь встать, но на санках накатаешься запросто. Будет куда выплеснуть эмоции.
— Как скажете. — Отмахнулась от иронии отпрыска Лена. — Только плачу я.
Никита, как водится, открыл рот, опять со своей песней о том, что это его идея, но Данька достал его колено под столом ногой. Прося помалкивать. На том и порешили.
