— Но это палка о двух концах, я не хочу больше влезать в кабалу.
Только Кушнира не смутило это и он как ни в чём небывало заявил.
— Мало ли чего мы хотим или не хотим. Я не против свободных отношений, но ты права дети должны рождаться в семье. За всё в этом мире надо платить. Для ребёнка это важно. Значит, штамп поставим. Естественно, придётся отдать часть своей свободы.
— Я не хочу и не могу быть пустым местом или приложением к мужу, — закрыла лицо руками она. Слово себе дала.
— Книжница, твои страхи в большинстве своём надуманы. Но бывает, сделаешь неосторожное движение, которое окажется для близкого человека болезненным. Но не намеренно же! Отнесись к этому проще, постарайся простить. Я не специально, честное слово.
— Я буду понимать и прощать, а ты вытирать об меня ноги. У меня всё уже это было и я не хочу больше через такое счастье проходить.
— Раскрой глаза, рядом с тобой совершенно другой человек. Лен, тебе что плохо со мной? — Она покачала головой. Получилось так, что она выговорилась и сейчас всё больше молчала и слушала. — Тогда собирайся. К чему всю жизнь играть в кошки — мышки с происками судьбы? Помнишь, я гадал на карнавале. Мне гадалка нагадала, что у меня будет сын, а я не поверил и смеялся. — Разговаривая, он, не заметно для неё, развернул упирающуюся женщину к себе и прижал к груди. — Хочешь, на колени встану и попрошу твоей руки, как полагается. Я люблю тебя, книжница, стань моей женой.
Несчастье и счастье тулятся рядышком. Не зря говорят, что счастье — это тот компонент, который обязательно следует за несчастьем. По крайней мере, в её жизни складывается именно так.
Доктор, посмотрев на то, как шустро складываются в сумку вещи, почесав переносицу, изрёк:
— Потому, как вы готовитесь уходить. Я понимаю, что пациентки на завтра одной у меня не будет?
— Вы правильно заметили, док. — Заявил, пожав плечами, повеселевший Кушнир, — мы даём ему жизнь.
Данька встретил их в прихожей, жуя яблоко, которое под его острыми зубками быстро кончалось, озадаченно почёсывая макушку, объявил:
— Я вам там чайник погрел. Никита покормить её, наверно, надо, а то она целый день голодом сидела.
Никита кинул сумку за кресло и притянул Лену к себе:
— Не наверно, а непременно. Она теперь за двоих у нас будет есть.
Лена слушала их болтовню и улыбалась.
— Натворили такое и лыбятся оба. Со смеху над вами умереть можно, какие-то вы оба на одну сторону не правильные. — Стоя посреди комнаты с не дожёванным яблоком прогундосил Данька.
— Отнеси сумку в спальню умник. — Дёрнул его за рубашку Кушнир.
— А ты?
— Леной займусь. Надеюсь, ножа в спину от тебя мне не будет.
— Очень смешно, — фыркнул Данька, дожевал яблоко и без энтузиазма, подхватив сумку, ушёл.
Она зашла на кухню и сразу же грохнула дверцей холодильника. Есть хотелось неимоверно. Сосало где-то у самого хребта.
— Сядь, сжуй пока апельсинчик. Я быстро разогрею.
Лена пригасила набежавший смешок.
— Никита, не мельтеши так. Беременность не болезнь.
— Я догадываюсь, но от радости глупею и это хорошо, ты пользуйся и молчи. Не представляешь, как я хочу этого ребёнка. Он сунул в микроволновку гречку с мясом и грибами в горшочках, потом фаршированные блинчики, постелил скатерть и расставил подсвечники, а потом позвал Даньку на ужин. Но тот отказался, сказав, что уже заправился. Никита понял — устроил праздник только для них. И они остались вдвоём. С корзиночкой подснежников на столе, горящими свечами, горшочками с пахучей кашей, а ещё горячим фруктовым чаем.
Лене впервые не хотелось ни о чём думать даже о завтрашнем дне. Чем не рай, в мягком полумраке мерцают свечи, бросая жаркие отблески на лица. Вдруг страшно захотелось, держать это сегодняшнее маленькое счастье обеими руками, чтоб не выпорхнуло. Зачем бабе больше вполне достаточно. Кушнир прав, в этом мире ничто не вечно. Учёные намекают на то, что Солнце и то когда-нибудь взорвётся. Поэтому что уж говорить про отношения между людьми. Как будет, так и сложится?
— Никита, кажется, Данька обиделся?
— Он взрослый мужик, мы договоримся с ним. Не зацикливайся на этом.
— Мужики от рождения эгоисты. Был один любимчик у мамы. Появился ты. Он со скрипом принял, а теперь… Не представляю, как он с ним поладит. Такая разница. Это целая пропасть между ними. К тому же родство по крови вовсе не означает родства душ.
— Не накручивай себя. Двадцать лет это как раз такая разница, при которой он воспримет его не как брата, а как нашего с тобой ребёнка и всё утрясётся
— Я ещё с тобой об одном хотела поговорить. Никита, мне кажется, что за мной следят?
— Тебе, кажется, или тебя насторожило что-то?
— Чувство скованности не отпускает. Мне кажется, я постоянно ловлю на себе чужой взгляд.
— Это слабый аргумент. Ребята из безопасности не должны суетиться. Правда, после последней встречи мы не виделись порядком. Но думаю, если б у них появились вопросы, то наверняка пришли бы ко мне.
Он опять вспомнил тех двух в костюмах на карнавале, и внутри у него всё похолодело.
— Но как быть мне? — поёжилась Лена.
— Давай поаккуратнее. И прошу, не отказывайся от охраны.
— Хорошо.
— Как тебе подснежники? Ты меня не поблагодарила… — Обняв её, прошептал он улыбаясь.
— Подснежники прелестны. Извини, у меня разбегаются мысли. Ночью непременно расскажу какой ты умница.
Они ворковали вдвоём, склонив, голова к голове, боясь расплескать их объединяющее счастье. Лена всю жизнь, чтоб не получить удара, боялась приближаться к людям и приближать их к себе. Она всех людей, что пытались раньше приблизиться к её жизни, мягко сворачивала в сторону. И вот он сам ворвался, не спрашивая позволения, и хозяйничает в ней, проникая с каждым днём всё дальше и глубже, опутывая и опутывая её новыми сетями. Это чувство к нему было совсем иным, нежели тогда давно к Семёну. Спокойное и ровное чувство в прошлом, бурлило, как вулкан сейчас. Какой-то адский огонь пылал в ней, заставляя смущаться и гореть, как девчонку. Помешивая ложечкой чай в пузатой чашке, она избегала смотреть ему в глаза. Так женщина в её возрасте любить не может. И лучше ему об этом не знать. Кто ведает, что из этого выйдет? Заметив её состояние, Никита, усадив Лену к себе на колени, притянул к груди, а, поиграв с подбородком и щеками, прикоснувшись легко к губам, открыл языком зубки, устремившись вглубь.
Уткнувшись ему куда-то в шею, прошептала:
— Ты не представляешь во что впутываешься.
— Про шею и голову, я всё знаю. Тонны бумаг об этом переписаны. Голова-мужчина, шея-женщина.
— Да, но там ничего не написано про то, что шея может быть мудрее головы. У нас не только разбег в возрасте, а ещё и эмоции разные. Потом всем известно: двум сильным личностям вместе ужиться сложно.
