— Мать ты летишь, глаза впереди тебя скачут, опасно для сердца, — ехидничал Кирилл, отхлёбывая из чашки. Я жив и здоров. А в реанимации лежит мой сын. Я хочу всё о нём знать. Подождёт твой приём. Историю болезни неси. Не надо вытянутых щёк и сжатых губ. Я давно не мальчик. Кто будет оперировать, отчим?
Он выложил всё враз и сейчас ждал ответа. Уже то, что он пришёл и не куда-то, а именно сюда повергло её в состоянии шока, чего уж говорить о каком-то его сыне…
— Не ори, — пришла в себя она. — Я сейчас всё узнаю.
Проводив её глазами до двери, он опять отхлебнул кофе. — Горячее.
Женщины переглянулись.
— Кирюша, зачем ты так с ней, да ещё при посторонних. Доктор наук же она. Не надо было при нас, — засуетились женщины.
Он пожал плечами.
— Нормально. У нас с ней предельно всё ясно. А наши отношения прописными буквами прописанные, в рамочке давно висят.
Следующий их вопрос пригвоздил его к стулу.
— Не пожалел, что бросил медицину. Из тебя же не плохой кардиолог получался. Отец бы расстроился.
Тяжело вздохнул, криво улыбнулся.
— Отца нет. Всем теперь в его институте заправляет отчим. Друг мне тоже называется… Отец в гробу не иначе как переворачивается.
Старшая постукивая ладошкой по столу заговорила:
— Горяч ты парень. Живым жить надо. Не ложиться же ей было с отцом в одну яму. Ты же взрослый уже мужик. Сколько можно мучить её. Понимать должен. Сам вон отцом стал.
Кирилл усмехнулся:
— Да уж, как колотушкой по голове, до сих пор звенит, как пустой турецкий барабан, в себя прийти не могу. Одним словом, бревно.
Мать вернулась не одна, а с отчимом и ещё двумя кардиологами.
— Вот Владимир Семёнович, всё расскажет. — Сообщила она, уходя в тень.
Отчим первым протянул руку, и она какое-то время висела в воздухе, но Кирилл поднялся и после раздумий пожал её. Кирилл краем глаза заметил, как она отвела насторожённый взгляд. Отчим же положив руку на его плечо говорил:
— Собственно, Кирилл, страшного-то ничего нет. Мы такие операции сотни переделали. Кровь, как я понимаю, тоже есть. Не волнуйся, через несколько месяцев, всё забудется, как страшный сон. А ведь точно, Татьяна Анатольевна, малец на Кирюху похож. Самое главное, чтоб у неё молоко не пропало.
— Грудное молоко, это целебная сила. Как оно у неё до сих пор не перегорело загадка. Извелась девчонка на нет. Одна тень. Есть, её заставляйте, спать. Совсем, духом пала. Чёрная вся. — Втолковывала ему мать.
— Что там с анализами, отправили? — поинтересовался Владимир Семёнович.
— Ждём. Должны позвонить с минуты на минуту. Просили срочно. Извините, — подошла хозяйка кабинета к телефону.
— Кто?
— Владимир Семёнович, это лаборатория.
Тот от нетерпения пошевелил пальцами:
— Ну?
— Всё в порядке, это то, что нужно.
Таран шагнул к двери.
— Все формальности соблюдены, теперь я вам больше не нужен, отведите меня к ней, — попросил Кирилл.
Все помалкивали, кроме матери.
— А, тебе нужен такой поворот? Кровь, это одно, а отношения, совсем другое, — встала на его пути Татьяна Анатольевна.
— Мать, не волнуй меня, куда не крути, когда пошли дети все тропки сходятся у загса. Он уже носит не мою фамилию. Надо выскакивать из этой болотной жизни. Я всё маялся, как? Теперь знаю. Уверяю тебя, нет тяжелее борьбы, чем борьба с собой. И нет врага страшнее себя самого. Пока ребёнок маленький, есть шанс ему ко мне привыкнуть. Я не желаю его терять.
Обычно в минуты его рассуждений мама становилась доброй, мягкой и покладистой. Но сегодня её не смягчила его речь. Она тут же заявила:
— Удивил. Если б ты думал, что десять раз отмерить надо, а раз отрезать, то…
— Мы не портные, а жизнь, не ровная, гладкая ткань, — отрезал он.
— Ты к себе с особыми мерками подходишь, — съязвила она.
Только Таран не смутился.
— Кончай заседание, здесь не дума. Веди.
Кирилл шёл, а волнение, теребя сердце, сжимало грудь. Он не видел её почти полтора года. Расстались, благодаря его стараниям, тоже не на радостной волне, он хамил, как большинство эгоистичных мужиков. Но как всё пройдёт сейчас?… А вдруг она пошлёт его куда подальше и перед его носом захлопнет дверь.
Машка сидела у прозрачной стенки детской кроватки, упёршись в неё лбом. Она даже не среагировала на вошедших. Смотря в одну точку, думала о своём. Плохо причёсанная, убитая горем женщина, мало походила на ласковую, нежную Машеньку. Ребёнок, беспокойно подёргивая опутанными проводками ручками, спал. Кирилл, увидев мальчонку, не мог не улыбнуться: "Как интересно развернула жизнь, у меня есть сын и он ни где-то там неизвестно где, а тут вот, перед ним".
— Машуня, — присел он на корточки рядом. — Всё будет хорошо.
Узнав голос, встрепенулась, безумными глазами глянув на парня, разжав спёкшиеся губы, попросила:
— Помоги. Я умоляю, помоги.
У него зашлось сердце.
— Маш, успокойся. Завтра сколько надо, столько и возьмут той крови. Это обыкновенная рядовая операция для кардиохирургов. Я сам в прошлом кардиолог. Сейчас посмотрел его карту…страшного ничего нет. Поверь. Детка, я понимаю, ты устала, но надо взять себя в руки. — Она молчала. Он не понимая, что его не слушают, продолжал:- Успокойся, пожалуйста, — погладил её по голове. На другое пока ума, от навалившегося на него за несколько часов груза, не хватило. Вот познакомься, — насильно развернул он её к матери. Это мама моя. Она смотрела твоего…,- запнулся он, поправляясь, — нашего малыша. Оперировать будет мой отчим Владимир Семёнович.
Машка кивнула головой, плохо соображая, не понимая совсем того, о чём он с ней говорил.
— Помоги, прошу, помоги, дай кровь, — вцепилась она в него, зацикленная именно на ней.
Он вцепился в её плечики, тряханул.
— Машенька.
А она опять умоляюще о своём. С именем Тарана в её голове была связана сейчас только кровь.
— Я сделаю всё, чтобы ты не запросил. Для тебя это не опасно. А я умею быть благодарной…
Пугаясь, он огляделся вокруг себя, словно ища помощи. Мать и хирурги отвернулись. Его взгляд вернулся к Маше, и он сделал попытку ещё раз достучаться до неё:
— Маша…
А в ответ тоже:
— Заплачу, сколько захочешь, — слабо повторила она.
Кирилл запаниковал.
— Машка, — встряхнул он её опять за плечи, пытаясь объяснить…
Но девушка перебив и не теряя времени, боясь, что он исчезнет, говорила о своём:
