— Следующую ночь спим в лесу. Это всё из-за меня и моих капризов.
Она кинулась в его объятия, едва сдерживаясь, чтобы от тревоги за него не разразиться слезами, горячо к нему прижимаясь. Её горячее дыхание отдавало тоже тревогой. Он разомкнул её тёплые руки, поцеловав каждый пальчик.
— Без паники, душа моя, это только перебравшие хмельного зелья мальчишки. Я лягу у твоих дверей доберманом.
Она ещё крепче обняла его:
— Нет, дверь заперта. Им не войти. Остальное лишнее. Я усну только рядом с тобой и непременно на твоём плече. — Она знала, что ему это не понравится и всё же заявила:- Ты выйдешь из комнаты лишь в крайнем случае.
Так и было, он пыхал огнём:
— Дорогая моя, что за тон? Ты не должна так реагировать!
— Мне без разницы, что ты сейчас думаешь про меня, — оправдывалась она. — Я напугана, и я чувствую себя виноватой. Поэтому я вольна поступать так, — произнесла она, отвернувшись от мужа и отойдя к двери, перекрыв её, так что ему не пройти.
— Таня?! — Бесшумно ступая, но, вызывающе расправив плечи, он приблизился к ней. — Ты же знаешь, что для меня это чепуха!
Пусть так. Она всё равно не выпустит его. Мало ли что…
— Будешь со мной до утра, — сказала она твёрдо. «Ах, что же он молчит?!» — не спускала с него глаз Таня, желая угадать, что её ждёт, покой или поиск новых путей его удержания возле себя.
— Хорошо, успокойся, я подчиняюсь, — почти застонал он. — Раздевайся и ложись.
Он улыбался в темноте, зарывшись в её волосы. Ему было сладко и покойно возле неё, этого маленького птенчика. «Надо же, аж, ножкой топнула, а в глаза глядит собачонкой. Кроме отца никто так не заботился обо мне». Она, обнимая, молча вздыхала рядом. Ей казалось, что она перегнув планку обидела его. Засыпая, Таня не только держала его за пальчики, но и заставила, как когда-то в имении положить руку под голову. Не выбраться, не разбудив её. Сомкнув веки, он дремал. Лоб пылал от натуги, а в висках слышно было, как стучала кровь. Но собачий организм позволил ему отдохнуть. За окном брехала негодная собачонка. Он, заслышав к полночи топтание и шёпот под дверьми, понял, что спьяну проверяли дверь, надеясь застать врасплох. Потом говор ослаб и шаги удалились. «Молодо, зелено. Танюшка, похоже, права. До утра без шума можно отдохнуть». Чуть свет поднялись на ноги. Дорога не близкая. Надо спешить. Ехать до развилки ещё сутки. Там одна карета отправится в Москву, а на второй с Митричем, спеша и погоняя день, покатят в имение Софьи. В гостинице было тихо и сонно. Городок тоже спал. Только изредка орал петух или от лени тявкала, потревоженная его криком и стуком колёс кареты, собака. Выехав за город, Митрич прибавил скорости, охаживая кнутом лоснящиеся крупы. Вдруг он обернулся:
— Что? — одними губами спросил Серж, покосясь на дремлющую на его плече жену.
Митрич махнул рукой вперёд, приглашая его выглянуть.
Серж, переложив головку Тани в уголок, так и сделал.
— Чего ж они хотят? — завидев ждущих у дороги гусаров, не обращаясь ни к кому, задал вопрос барон решая, как ему с этим сюрпризом быть.
— Вам виднее, — тут же отозвался Митрич. — Что делать будем?
Барон напряжённо думал. Мысли в голове, цепляясь одна за другую, вязались в узел.
— Придётся пугануть лошадей, чтоб понесли, доберманом.
— Проще нельзя? — свесился с козел Митрич.
Барон подумал, после чего покачал головой:
— Это самый безопасный для всех вариант. Жалко сопляков, но сами нарываются.
До ушей барона долетела ругань.
— Эх, всех жалеть — жалельни не хватит. Вот чего людям неймётся, не мало уж пожил, а такого понятия не осиливаю.
Серж приказал:
— Малым ходом иди, чтоб Таня не проснулась. Коней крепче держи и не останавливайся, я сам догоню, — перед тем, как застегнуть ошейник предупредил он Митрича.
До поджидающей их группы оставалось совсем немного, когда из открытой двери кареты маханул на обочину огромный доберман и понёсся к заметавшимся с его приближением лошадям. От того, что творилось сбоку от проносящейся кареты, Митрич чуть не упал с козел. Кони гусар, вставав, на дыбы и кое-где сбросив всадников, понесли. Пёс гнал их в противоположную сторону от карет. Митрич подав знак второму вознице, еле сдержал своих. Притормозил сразу же, увидев несущегося вслед каретам пса. Вторая карета чуть не влетела в них. Соскочив с козел, Митрич открыл дверцу, Таня от толчка проснулась и, увидев влетевшего в карету добермана, спросонья мало что поняла. Бросившись сразу за мягкой тряпкой, которую держали для таких случаев в карете, чтоб вытереть его. Протерев и сняв пену с морды, она отстегнула ошейник.
— Серж, что за пробежки с самого утра? — подала она ему в руки чистое полотенце и подняла к его лицу вопрошающий взгляд.
— Просто захотелось, — пряча глаза, отговорился он, — Митрич, скажи…
— Точно, так оно и есть, ваше сиятельство, — не моргнув глазом, соврал тот.
На второй карете возница так и не понял, а слуги тем паче, откуда взялась собака и, что хотели от них те гусары у дороги. Но они не могли спокойно устоять на месте — их трясло. Дальше ехали, спешили, хотя, чтоб ожидалась погоня, было мало вероятно. Тех коней требовалось ещё найти и словить, да и последствия от падений были не пустячными наверняка.
— Ночевать будем там, где застанет ночь? — объявила Таня своё горячее желание. — Больше не хочу постоялых дворов.
— Там видно будет, — отговорился барон одеваясь.
Митрич молчал, лишь посмеиваясь в усы над ними. «Горят, как свечки, душа у молодят пылает. А дрожат друг за друга, как лебёдушки».
Глава 37
Кони, отдохнув, укорачивая дорогу, неслись вновь. Если поспешать, то сегодня же можно успеть развилки достигнуть. Мимо тянулись на много вёрст вдаль и вширь могучие дубовые леса. Две дороги одна широкая — поворачивала к Москве, другая узкая — петляя между деревьями, неслась вглубь лесов, приводя к имению Софьи, но в этом месте они сливались воедино. Отъехали за бугор в кусты и встали на ночь, чтоб уж с утра разъехаться в разные стороны. Отпустив лошадей, набрали поболее сушняка, не дай Бог ночью придётся плутать. «Должно быть, последний солнечный луч, зацепившись за макушку высокого дуба, потух», — подумала Таня, наблюдая за упавшим за деревья солнышком. Из леса, как будто в ожидании именно этого момента, потянуло прохладой, и подкрались сумерки. Из родника, под бугром, Митрич принёс ведро воды. Протянул ей кружку. — Испейте, холодненькая, а вкусная страсть. — Серж, выжег огонь, и заплясало пламя костра. Стало намного спокойнее и веселее. А ещё она заворожёно будет ловить момент, когда Митрич пошевелит в нём палкой, в звёздное небо тогда рвутся сразу столбом, перегоняя друг друга, жаркие искры, и повалит пахучий дым. Вбили колья и повесили на плаху чугунный не большой котёл. Тане показалось, что уж очень сладко несло от котла варевом. Не успели подсуетиться с едой, как навалилась ночь. Мужики притянули на вожжах, поваленное дерево и, обрубив сучья, устроили стол и диван за раз. Поужинав, улеглись по обе стороны костра на ложе из еловых лап. Митрич с возницей и слугами в одну, Серж с женой в другую. Таня долго всматривалась в стоящие стеной кусты, ей всё время казалось, что они шевелятся. И хорошо и боязно. От чего жалась к мужу, рассматривая звёздное небо сквозь прикрытые ресницы. А тут ещё всхрапнула пьющая воду лошадь. Таню аж передёрнуло. «Ага, трясёт, — посмеивался Серж, — больше романтики не захочется». Всю ночь подкидывали хворост, стараясь, чтоб не угас костёр. Она слышала сквозь дремоту, как тихо переговаривались сменяющие друг друга на дежурстве мужчины. «Как он так-то один, собакой, под кустом спал, ужас какой», — прошмыгнув, угасающей искоркой, мысль в голове, погасла. Утром, не трогая, вероятно, только что уснувшего Сержа, смотрела на утреннее небо, следя за последней затухающей звездой. Митрич возился возле потрескивающего костра, а ей совсем не хотелось подниматься, да и зачем, если сладко дремалось. Но Митрич вскипятив кипяток, безжалостно растолкал.
