Дону Гранту, который на свой
страх и риск издает эти
романы один за другим
Предисловие автора
«Извлечение троих» — второй том длинной истории под
названием Темная Башня, истории, навеянной и до некоторой степени основанной на
поэме Роберта Браунинга «Чайльд Роланд к темной башне пришел», которая, в свою
очередь, восходит к «Королю Лиру».
В первом томе, «Стрелок», повествуется о том, как Роланд,
последний стрелок из мира, который сдвинулся с места, наконец настигает
человека в черном… одного колдуна, за которым он гонится очень давно — мы даже
не знаем, сколько. Человек в черном оказывается тем самым Уолтером, который
когда-то прикидывался большим другом отца Роланда. Это было тогда, когда мир
еще оставался прежним.
Цель Роланда — не этот получеловек. Его цель — Темная Башня.
Человек в черном, — а точнее, то, что он знает, — первый шаг Роланда на пути к
этому таинственному месту.
Кто же такой Роланд? Каким был его мир до того, как он
сдвинулся с места? Что это за Башня, и почему он стремится к ней? Ответы есть,
но только отрывочные. Роланд — стрелок, своего рода рыцарь, один из тех, кому
вверено хранить мир, который, как помнит его Роланд, «был исполнен любви и
света», и беречь этот мир, не давая ему сдвигаться.
Мы знаем, что Роланду пришлось пройти испытание на
мужественность много раньше разумных сроков после того, как он обнаружил, что
его мать стала любовницей Мартена, чернокнижника, искушенного в колдовском
искусстве гораздо лучше Уолтера (который в тайне от отца Роланда был в сговоре
с Мартеном); мы знаем, что Мартен специально подстроил так, чтобы Роланд узнал
о его связи с матерью, в надежде, что тот не выдержит испытания и будет «изгнан
на Запад»; мы знаем, что Роланд с честью выдержал испытание.
А что мы знаем еще? Что мир стрелка в чем-то очень похож на
наш. В нем сохранились остатки культуры, мало чем отличающейся от нашей:
бензоколонки, например, и некоторые песни (да хотя бы «Эй, Джуд» или кусочек
одной нескладушки, которая начинается со слов «Бобы, бобы, нет музыкальней
еды»), а некоторые обычаи и ритуалы как-то уж слишком похожи на наши несколько
романтизированные представления о Диком Западе.
И есть еще одна зацепка, странным образом соединяющая мир
стрелка с нашим. На дорожной станции у давно заброшенного проезжего тракта в
громадной стерильной пустыне Роланду встречается мальчик по имени Джейк,
который умер в нашем мире. На самом деле, его убили: вездесущий (и не знающий
жалости) человек в черном столкнул его с тротуара на проезжую часть. Джейк
тогда шагал в школу с портфелем в одной руке и с завернутым завтраком в другой,
и последнее, что он запомнил еще в своем мире — в нашем мире — это то, как его
давят колеса громадного кадиллака… и он умирает.
Незадолго до последней встречи с человеком в черном Джейк
умирает снова… на этот раз потому, что стрелок, второй раз в жизни поставленный
перед неумолимым выбором, все-таки предпочитает пожертвовать мальчиком, который
в плане символистическом стал ему сыном. Когда пришлось выбирать между Башней и
ребенком, быть может — между проклятием и спасением, Роланд выбрал Башню.
— Тогда идите, — сказал ему Джейк перед тем, как сорваться в
пропасть. — Есть и другие миры, кроме этого.
Последнее столкновение Роланда и Уолтера происходит на
пыльной голгофе истлевающих костей. Темный человек гадает Роланду на картах
Таро. Карты показывают мужчину — Узника, женщину — Госпожу Теней и темную тень,
именуемую просто Смерть («Но не твоя, стрелок», — сказал ему человек в черном).
В этом томе как раз и рассказывается о том, как сбывались эти предсказания… о
втором шаге Роланда на долгом и трудном пути к Темной Башне.
Том первый, «Стрелок», заканчивается на том, как Роланд
сидит на берегу Западного Моря и глядит на закат. Человек в черном мертв.
Будущее видится стрелку смутно. «Извлечение троих» начинается на том же самом
берегу, часов семь спустя.
Пролог. Моряк
Стрелок пробудился от странного сна, состоящего, кажется, из
одного-единственного образа: Моряк из колоды карт Таро, по которым человек в
черном предсказывал (или лишь делал вид, что предсказывает) стрелку его
будущее, горестное и достойное всяческой жалости.
Он тонет, стрелок, — говорил человек в черном, — и никто не
бросит ему веревку. Мальчик Джейк.
Но это был не кошмар, а хороший сон. Хороший, потому что во
сне тонул он сам, а это значит, что он был не Роландом, а Джейком, и поэтому
чувствовал несказанное облегчение: лучше уж утонуть, как Джейк, чем жить, как
живет он — человек, ради какой-то сухой и холодной грезы предавший ребенка,
который ему доверял.
Хорошо. Замечательно. Я тону, — думал он, прислушиваясь к
реву моря. — Пусть я утону. — Но то был не голос разверстых глубин, а скрежет
волн по горловине прибрежных камней.Моряк— это действительно он? А если так, то
почему тогда твердь так близко? И уж если на то пошло, разве он не на твердой
земле? Впечатление было такое, как будто…
Ледяная вода окатила его сапоги, поднялась по ногам до
самого паха. Он распахнул глаза, но вовсе не охлажденные его яйца, которые
съежились вдруг до размеров, как ему показалось, грецких орехов, вырвали
стрелка из кошмара, и даже не ужас, которым так и пахнуло справа, но мысль о
его револьверах… его револьверах и, что важнее, патронах. Намокшие револьверы
еще можно быстренько разобрать, вытереть насухо, смазать как следует, еще раз
вытереть, еще раз смазать и снова собрать; сырые патроны, как и мокрые спички,
могут сработать, а могут и не сработать.
Ужасом веяло от некоей твари ползучей, которую, вероятно,
вынесло на берег волной. Она с трудом волочила по песку мокрое и блестящее тело
более четырех футов в длину. На расстоянии четырех ярдов справа. Странное
существо пялилось на Роланда своими глазенками на стебельках, потом раскрыло
длинный зазубренный, как пила, клюв и принялось издавать какие-то звуки, до
жути похожие на человеческую речь: печальные, даже немного отчаянные вопросы на
чужом языке.
— Дид-а-чик? Дам-а-чум? Дад-а-чам? Дед-а-чек?
Стрелку доводилось уже лицезреть омаров. Это был не омар, но
из всех странных существ, ему известных, пожалуй, только омар имел с этим
созданием хотя бы смутное и отдаленное сходство. И, похоже, оно совсем его не
боится. Стрелок даже не знал, опасно оно или нет. Его мысли сбивались в
смятении, но это уже его не волновало, и в том числе — его временная
неспособность вспомнить, где он и как он сюда попал, на самом ли деле догнал
человека в черном или ему это только приснилось. Но одно он знал твердо: нужно
выбраться из воды, пока не промокли патроны.
Он услышал вдруг дробный и нарастающий рев воды и,
отвернувшись от странного существа (оно замерло на месте, подняло клешни, при
помощи которых и волочилось по суше, и напоминало теперь боксера в открытой
стойке, которая называется, как учил их Корт, Честной Стойкой), поглядел на
вспененную полосу прилива.
