Убить ее,— подумала Одетта, но поняла, что не сможет.
Она не могла убить эту ведьму и выжить сама, точно так же,
как и эта отвратительная деваха не могла просто так убить ее и спокойненько
жить себе дальше. Они могут лишь задушить друг друга, пока Эдди и тот
(Роланд/Гнусный Мужик) кто позвал их из-за двери, погибают там, у воды,
пожираемые заживо. Но это будет конец для всех. Однако она могла еще
(любовь/ненависть) отступиться.
Одетта отняла руки от горла Детты, хотя та продолжала
остервенело душить ее, перекрывая дыхание. Вместо того, чтобы душить свою
противницу, она обняла ее.
— Нет уж, сука!— завопила Детта, но в этом истошном крике
смешались и ненависть, и благодарность. — Нет, оставь меня, слышишь, оставь
меня…
У Одетты не было уже голоса, чтобы ответить. Когда Роланд
отпихнул ногой первого омара, а второй уже подбирался, навострившись цапнуть
Эдди за руку, она сумела лишь прошептать этой ведьме в ухо:
— Я люблю тебя.
Руки сжались еще сильнее смертоносной петлей… и вдруг
обмякли.
Исчезли.
У нее снова возникло такое чувство, как будто ее
выворачивает наизнанку… а потом вдруг — о радость! — она стала единой. Цельной.
В первый раз с того дня, когда выродок по имени Джек Морт бросил кирпич на
голову маленькой девочки, которая оказалась на этой улице лишь потому, что
белый таксист уехал, не пожелав подвозить негритосов (а отец ее из гордости не
захотел еще раз попробовать вызвать машину, опасаясь повторного отказа), она
стала единой. Она: Одетта Холмс. Но другая..?
— Шевелись, сука!— завопила Детта… но это был ее собственный
голос: они с Деттой слились воедино. Сначала она была одна, потом их стало
двое, а теперь стрелок «извлек» из нее третью женщину.— Шевелись, иначе их
сожрут!
Она глянула на патроны. Нет, времени у нее нет. Пока она
будет перезаряжать револьвер, все будет кончено. Оставалось только надеяться.
Но что еще можно сделать? — спросила она себя и взялась за
оружие.
И вдруг ее темнокожие руки сотряс громовой удар.
17
Омарообразная тварь нависла прямо над лицом Эдди — в ее
выпученных мертвых глазах поблескивали жуткие искорки какой-то отвратительной
жизни. Клешня потянулась к лицу.
— Дод-а-…— начало было чудовище и вдруг разлетелось на
мелкие кусочки.
Роланд заметил, как чудище подбирается к его левой руке, и
подумал еще с мрачным юмором: Вот и другая рука… и вдруг омарообразная тварь
превратилась в ошметки панциря и зеленоватых внутренностей, разлетевшиеся во
все стороны.
Он обернулся и увидел женщину потрясающей красоты. От ее
бешеной ярости замирало сердце.
— НУ ДАВАЙТЕ, МУДОФЕЛЫ,— кричала она.— ДАВАЙТЕ—ДАВАЙТЕ.
ТОЛЬКО ПОПРОБУЙТЕ К НИМ ПОДПОЛЗТИ! Я ВАМ ТАК СТРЕЛЬНУ, ЧТО ПУЧЕГЛАЗЫЕ ВАШИ
ЗЕНКИ ПОВЫЛЕТЯТ ЧЕРЕЗ ЗАДНИЦУ!
Она разнесла на куски и третьего омара, который проворно
подбирался к расставленным ногам Эдди, желая не только им подзакусить, но
заодно и лишить его мужского достоинства. Омара смело, как фишку для блошек.
Роланд давно уже подозревал, что эти твари наделены
зачатками интеллекта, теперь его подозрения подтвердились.
Остальные омары поспешили отступить.
Очередной выстрел не получился, вышла осечка, но зато
следующим она разнесла на куски еще одного из ретирующихся чудищ.
Остальные еще быстрей припустили к воде. Похоже, у них
пропал аппетит.
А Эдди тем временем задыхался.
Роланд пытался как-то ослабить веревку, глубоко врезавшуюся
в шею Эдди. Багровое его лицо постепенно чернело. Он еще боролся, но все слабее
и слабее.
Но тут руки Роланда оттолкнули руки, которые посильнее.
— Я сама о нем позабочусь.
В руке у него был нож… его нож.
О чем позаботишься?— подумал Роланд, уже теряя сознание. —О
чем ты сейчас позаботишься, когда мы оба у тебя в руках?
— Кто ты? — успел еще выдавить он, погружаясь во тьму, что
чернее, чем ночь.
— Я — это как бы трое, — услышал он ее голос, как будто он
долетал до него с края глубокого колодца, куда он падал. — Я не одна, а три
женщины. Та, кем я была сначала. Та, кто не имела права быть, но была. И та,
кого ты спас. Спасибо тебе, стрелок.
Она поцеловала его, он еще это почувствовал, а потом надолго
уже погрузился во тьму, где не было никаких чувств.
Последняя перетасова
1
В первый раз за столь долгое время — за тысячу лет, как
показалось Роланду — он не думал о Темной Башне. Он думал только об олене,
который спустился к озерцу на лесной поляне.
Держа револьвер в левой руке, он прицелился из-за ствола
упавшего дерева.
Мясо,— подумал он и, когда рот наполнился теплой слюной,
выстрелил.
Промазал,— подумал он в следующую долю секунды.— Все
пропало… все мое мастерство пропало…
Олень упал замертво у самой кромки воды.
Скоро он вновь преисполнится устремлением к Башне, но пока
что он просто благословлял всех богов за то, что рука у него по-прежнему
тверда, а глаз верен, и продолжал думать о мясе, о мясе, о мясе. Стрелок убрал
револьвер в кобуру — он носил теперь только один револьвер — и перелез через
поваленный ствол, за которым он прятался с середины дня и до самых сумерек и
терпеливо ждал, когда какое-нибудь крупное животное, достаточное крупное, чтобы
его можно съесть, подойдет к водопою.
Мне, кажется, лучше, подумал он с некоторым изумлением,
вынимая нож. Кажется, мне действительно лучше.
Он не видел, что за спиной у него стоит черноглазая женщина,
и наблюдает за ним, и взгляд у нее оценивающий.
2
В течение шести дней после последнего столкновения на
узеньком клинышке, там, где кончается пляж, ели одно только мясо омаров и пили
лишь солоноватую воду из ручейков, стекающих в море. Роланд почти ничего не
помнил об этих днях: он непрестанно бредил. Иногда он называл Эдди Аленом,
иногда — Катбертом, а женщину он называл только Сьюзан.
Но жар у стрелка постепенно спадал, и они потихонечку
двинулись в путь по предгориям. Дорога была нелегкой. Иной раз [Эдди] толкал
коляску, в которой сидела женщина, а иной раз в коляску садился Роланд и катил
ее сам, и тогда Эдди нес женщину на закорках, а она обхватывала его руками за
шею. В иных местах было никак не проехать, и это существенно замедляло их
переход. Роланд понимал, как измотался Эдди. Понимала это и женщина, но сам
Эдди не пожаловался ни разу.
