— Мы не так договаривались, — сказал Эдди, обращаясь через
голову Кола непосредственно к Джеку Андолини. — Не для того с носился с товаром
Балазара, как с писаной торбой, и держал язык за зубами, хотя любой другой на
моем месте уже выдал бы список имен по официальному заявлению из расчета по
пять на год отсидки.
— Балазар решил, что с ним твоему брату будет безопаснее, —
ответил Джек, не оборачиваясь. — Он взял его под свою защиту.
— Тогда ладно. Поблагодари его за меня и скажи, что я прибыл,
товар в сохранности и я сам могу позаботиться о Генри, как Генри всегда
заботился обо мне. Скажи ему, что у меня все схвачено. Когда мы встретимся с
Генри, мы распределим товар, а потом сядем в нашу машину, поедем в город и
тогда уже сделаем все, как нужно. как договаривались.
— Балазар хочет с тобой повидаться, Эдди. — Голос Джека был
непреклонен и неумолим. Голова его не повернулась. — Садись в машину.
— А пошел ты туда, куда солнышко не заглядывает, мать твою,
— сказал Эдди и направился к своему подъезду.
8
Идти было недалеко, но не прошел он и полпути, как рука
Андолини схватила его за плечо с парализующей силой тисков. Сам он дышал в шею
Эдди горячо, как бык. Он проделал все это за пару секунд, а судя по его
туповатому виду можно было бы предположить, что за это время мозг его не успел
бы и дать команды руке, чтобы та открыла дверцу.
Эдди обернулся.
Будь крутым, Эдди,— прошептал Роланд.
Круче некуда, -отозвался Эдди.
— За такое мне бы надо тебя убить, — сказал Андолини. — Я бы
ни от кого такого не потерпел, чтобы меня посылали в задницу, и особенно от
такого засранца и мелкого наркомана, как ты.
— Ну и убей! — выкрикнул Эдди, но это был крик рассчитанный.
Крутой крик, если так можно выразиться. Они стояли на тротуаре, две темных
фигуры в горизонтальных лучах весеннего заката, на пустынной улице Ко-Оп Сити в
районе Бронкс. И люди слышали крик, слышали слово «убей», и если их
радиоприемники были включены, они добавляли звук, если же — выключены, то
сначала включали, а потом добавляли звук. потому что так лучше. Так безопаснее.
— Рико Балазар не сдержал слова! Я, значит, свое
обязательство выполнил, а он меня кинул! Так что пошел-ка ты в задницу, это я
тебе говорю. И ему тоже скажу, пусть идет в задницу. Я любому скажу, пусть идут
в задницу!
Андолини вытаращился на него. Глаза его были такими темными,
что цвет их, казалось, просачивается в белки, и от этого они желтые, как старый
пергамент.
— Я бы и президенту Рейгану сказал, чтобы он убирался в
задницу, если бы он не сдержал данного слова, и имел я его президентскую
неприкосновенность или как оно там называется!
Слова замерли эхом в кирпиче и бетоне. Единственный ребенок
с очень черной кожей, в белых баскетбольных трусах и высокий кроссовках стоял
на игровой площадке на той стороне улицы и наблюдал за ними, держа мяч на сгибе
локтя.
— Ты закончил? — осведомился Андолини, когда это затихло.
— Да, — сказал Эдди совершенно нормальным голосом.
— О'кей, — подытожил Андолини, разжал свои человекоподобные
пальцы и улыбнулся… и когда он улыбнулся, случилось сразу две вещи: во-первых,
в нем появился какой-то шарм, столь неожиданный, что он мог бы обезоружить
любого, а во-вторых, стало видно, что он действительно умен. Опасно умен. —
Теперь поедем?
Эдди поправил прическу руками, на мгновение сложил руки,
чтобы почесать обе, и сказал:
— Наверное, лучше поехать. Все равно разговор этот ни к чему
не приведет.
— О'кей, — согласился Андолини. — Никто ничего не сказал,
никто никого не обидел. — И добавил еще, не повернув головы и не нарушив
размеренного ритма речи: — Иди через заднюю дверь, бестолочь.
Кол Винсент, осторожно выбравшийся из фургончика через дверь
с водительской стороны, которую Андолини оставил открытой, поспешно залез
обратно, так что даже ударился головой. Он протиснулся на свое прежнее место и
с мрачным видом принялся потирать ушибленную башку.
— Ты должен был сообразить, что положение изменилось, когда
тебя зацапали на таможне, — задумчиво проговорил Андолини. — Балазар — большой
человек. У него интересы, которые он защищает. Люди, которых он защищает. И
один из этих людей, так уж вышло, твой брат Генри. Думаешь, я тебе заливаю?
Если да, то лучше подумай о том, каково сейчас Генри.
— С Генри все в порядке, — сказал Эдди. Но он знал правду, и
голос выдал его. Он сам услышал и понял, что Джек Андолини услышал тоже. В
последнее время Генри все время ходил под кайфом. На рубашке его красовались
дыры, прожженные сигаретой. Он порезался электрическим консервным ножом, когда
открывал банку корма для Потси, их кошки. Эдди не понимал, как можно порезаться
электрическим консервным ножом, но Генри все-таки умудрился. Время от времени
Генри не убирал за собой со стола, и иной раз Эдди находил в раковине какие-то
обгорелые ошметки.
Генри,— говорил он тогда.— Так нельзя, Генри. Ты должен
все-таки последить за собой, а то ты совсем опускаешься. Сидишь сложа руки и
ждешь, пока это произойдет.
Да, о'кей, братишка,— отвечал ему Генри.— Все путем, у меня
все под контролем.Но иногда, глядя на пепельно-бледное лицо Генри, в его
потухшие глаза, Эдди понимал, что Генри больше уже ничего не сумеет держать под
контролем.
На самом деле он хотел сказать Генри совсем другое. Хотел,
но не мог. И не по поводу даже его «загулов» или их совместных «загулов». Он
хотел сказать вот что: Генри, ты как будто ищешь место, где умереть. Так мне
кажется, и я хочу, чтобы ты завязал к чертям. Потому что, если ты умрешь, ради
чего мне потом жить?
— С Генри не все в порядке, — сказал Джек Андолини. — За ним
нужно приглядывать. Ему нужен… как там поется? Мост над бурными водами. Вот что
ему нужно. Мост над бурными водами. Этот мост — Иль Роче.
Иль Роче — это мост в ад, подумал Эдди, а вслух спросил:
— Так Генри у него? У Балазара?
— Да.
— Я отдам Балазару его товар, а он мне отдаст Генри?
— И твой товар, — напомнил ему Андолини. — Не забывай.
— То есть, иными словами, все пойдет, как и было условлено?
— Точно так.
— А теперь ты мне скажи, как ты это себе представляешь. Ну
давай, Джек. Скажи. Я хочу посмотреть, сумеешь ли ты не измениться в лице. Я
хочу посмотреть, насколько вырастет твой носище.
— Я тебя не понимаю, Эдди.
— Само собой, ты меня понимаешь. Балазар думает, будто товар
у меня с собой? Если так, то он должен быть идиотом, а я знаю, что он не идиот.
