Эдди прав, размышлял стрелок. У этой женщины есть своя
непрерывная цепь воспоминаний. Она помнит все, что случилось с ней прошлым
вечером, хотя в это время она спала.
Она была уверена, что они пытались впихнуть ей мясо, от
которого пахло смертью и гнилью, что они издевались над нею в то время, как
сами ели солонину и пили пиво из фляжек. Она была уверена, что время от времени
они ей протягивали кусочки своей, неотравленной еды, но убирали в последний
момент, как только она пыталась ухватить эти куски зубами — и смеялись над нею,
само собой. В мире (или, по крайней мере, в сознании) Детты Уокер «белые
мудаки» делали с черными женщинами только одно из двух: либо насиловали, либо
насмехались. Либо и то, и другое вместе.
Это было почти смехотворно. В последний раз Эдди Дин видел
нормальное мясо, когда летел в воздушной карете, а Роланд не видел с тех пор,
как у него закончился запас солонины — давным-давно, одному только Богу
известно, когда. Что же касается пива… мысли его обратились назад.
Талл.
В Талле было пиво. Пиво и мясо.
Господи, как было бы славно попить пивка. Его горло горело
от боли, и чтобы унять эту боль, кружечка пива пришлась бы сейчас весьма
кстати. Даже больше, чем астин из мира Эдди.
Они отошли подальше от Детты.
— А я что, не гожусь в компашку для таких сладеньких
беленьких мальчиков? — завопила она им вслед. — Или вы просто хотите друг
дружке пошкрябать свои славные беленькие стояки?
Она запрокинула голову и разразилась хохотом, испугавшим
даже чаек на скале в четверти мили отсюда — они с криками поднялись в воздух.
Стрелок сидел, зажав между колен сложенные ладони, и думал.
Наконец он поднял голову:
— На ее десять слов я понимаю всего одно.
— Ты от меня отстаешь, — сказал Эдди. — Я понимаю по два из
трех. Да и не все ли равно? В конце концов у нее все сводится к «белым
мудофелам».
Роланд кивнул.
— А много их в твоем мире, чернокожих людей, которые так
изъясняются? Та, другая, разговаривала нормально.
Эдди покачал головою и рассмеялся.
— Нет. Я скажу тебе одну вещь, очень смешную вещь… или мне
просто кажется, что она смешная, потому что здесь как-то все не до смеха, вот
меня и тянет смеяться. Так вот, это все у нее ненастоящее. Только она даже об
этом не знает.
Роланд лишь посмотрел на него, но ничего не сказал.
— Помнишь, когда ты хотел протереть ей лоб, она
притворилась, что боится воды?
— Да.
— Ты знал, что она притворяется.
— Сначала — нет, но потом понял.
Эдди кивнул:
— Это был просто спектакль, и она это знала. Она неплохая
актриса и на пару секунд одурачила нас обоих. То, как она говорит, это тоже
спектакль. Но уже не такой удачный, а очень глупый и слишком надуманный.
— Ты хочешь сказать, что она хорошо притворяется только
тогда, когда она знает, что притворяется?
— Да. Она вроде как эти негритосы из книги «Мандинго»,
которую я когда-то читал, или Бабочки Мак-Куин в «Унесенных ветром». Тебе имена
эти ни о чем не говорят, я просто хочу сказать, что ее речь состоит из одних
штампов. Это слово тебе знакомо?
— Оно означает, что человек, который так говорит или верует,
либо не умеет, либо вообще не способен мыслить самостоятельно.
— Да. Я бы в жизни не выразился так метко.
— Ну что, мальчики, не нарезвились еще со своими стручками?
— Хрипло выкрикнула Детта Уокер. — Или, может, вы просто их не нашли?
— Пойдем, — стрелок медленно поднялся на ноги. Он
пошатнулся, заметил, что Эдди смотрит, и улыбнулся. — Все со мной будет в порядке.
— Надолго ли?
— Как будет нужно, — отозвался стрелок так спокойно, что
сердце у Эдди похолодело.
12
В тот вечер Роланд подстрелил омара на ужин последним из
наверняка «хороших» патронов. С завтрашнего дня ему придется пустить в дело
«плохие», положившись только на удачу, но он не тешил себя праздной надеждой —
похоже, все будет так, как предрекал Эдди: придется им забивать этих чертовых
тварей камнями.
Вечер прошел как обычно: костер, приготовление еды, разделка
омара и ужин, который теперь превратился в долгую и безрадостную процедуру. Мы
просто тянем кота за хвост, заключил про себя Эдди. Они предложили Детте
поесть, но она снова вопила, хохотала и материлась, и спрашивала, сколько еще
они будут держать ее за идиотку, а потом стала бешено раскачиваться из стороны
в сторону, не обращая внимания на то, что веревки затягиваются все туже, а лишь
пытаясь повалить коляску, чтобы не дать им спокойно поесть.
Она уже почти преуспела в своем гнусном замысле, но Эдди
успел ее подхватить, а Рорланд подпер колеса большими камнями.
— Если вы будете сидеть тихо, я немного ослаблю веревки, —
сказал ей Роланд.
— Слижи дерьмо с моей жопы, мудофел!
— Я не понимаю, что это: да или нет?
Прищурившись, она уставилась на него, подозревая, что за
этим спокойным голосом скрывается какая-нибудь насмешка (Эдди тоже не понял,
смеется стрелок или нет), и чуть погодя угрюмо пробормотала:
— Буду тихо. Жрать хочу — умираю, не до того мне сейчас, чтобы
до вас догребываться. Вы, парни, дадите мне что-нибудь съесть настоящее или вы
собираетесь уморить меня голодом? Так вы, что ли, удумали? Придушить-то меня
вам слабо, кишка тонка, а вашу отраву я все равно жрать не буду. Вот что,
значит, удумали? Уморить меня голодом. Но мы еще поглядим. Поглядим. Точно еще
поглядим.
Она одарила их очередной улыбочкой, от которой мороз побежал
по коже.
А вскоре Детта уснула.
Эдди коснулся щеки Роланда. Роланд мрачно взглянул на него,
но отодвигаться не стал.
— Со мной все в порядке.
— Да, ты у нас парень крепкий, держишься молодцом. Так вот,
уважаемый молодец, что я хочу сказать: сегодня мы с вами протопали совсем мало.
— Я знаю, — стрелок был таким мрачным еще потому, что
сегодня он израсходовал свой последний «хороший» патрон, но он пока что не
собирался ставить об этом в известность Эдди, по крайней мере — не сегодня.
Эдди вполне здоров, но он ужасно устал. Слишком устал, чтобы правильно
воспринять очередную плохую новость.
Да, он здоров… пока… но если он не будет как следует
отдыхать, он окончательно измотается и заболеет.
