Так что 1936 год, впоследствии объявленный им годом смерти
Рикардо Рейса, застал будущего писателя учеником техникума. По словам самого
Сарамаго, именно тогда он и познакомился со стихами великого португальского
поэта Фернандо Пессоа — тогда еще не всеми признанного и не всеми понятого. Для
Сарамаго, что бы он ни говорил, этот год должен был таить в себе некое
ностальгическое очарование — оно ощущается в романе, несмотря на предгрозовую
атмосферу «безумных тридцатых», ведь это был год его ранней юности…
Главный герой «Года смерти Рикардо Рейса», вернувшийся в
Лиссабон после долгих лет, проведенных на чужбине, во многом повторяет в романе
тот процесс «открытия» Португалии, который когда-то совершил сам Фернандо
Пессоа. Ведь тот, кому впоследствии предстояло стать крупнейшим португальским
поэтом ХХ века, до семнадцатилетнего возраста жил в Южной Африке, где работал
его отчим. Пессоа учился там в ирландском колледже, затем в университете
Дурбана, а свои ранние стихи писал по-английски. В 1905 году он сошел на берег
в лиссабонском порту как чужак, готовясь обрести свою родину, куда вернулся
навсегда.
Литературную деятельность на родине Пессоа начал как критик,
публикуя статьи в журнале «Орел», органе португальских символистов —
«саудозистов». Близость к символистам впоследствии сменилась другими
литературными увлечениями, но на всю жизнь у него осталось восхищение Бодлером,
и в художественный мир Пессоа прочно вошли чуть видоизмененные бодлеровские
символы — «бытие — море» и «корабль — душа».
В 1915 году Пессоа вместе с группой молодых
поэтов-модернистов выпускает журнал «Орфей», ставший событием в истории
португальской литературы. Авторы «Орфея» призывали к ниспровержению
«саудозистов», ратовали за обновление структуры стиха. Лиссабонские новаторы
всяческими способами бросали вызов добропорядочным обывателям… Однако реальная
жизнь Пессоа была намного печальнее и прозаичнее, чем можно судить по стихам и
манифестам «Орфея». Скромный, одинокий, болезненный поэт никогда не имел
постоянного дома, работал переводчиком в торговых фирмах, часто нуждался,
страдал от неуверенности в своих силах. Одиннадцать лет длился его единственный
и безысходный роман с Офелией де Кейрош. Этот «роман в письмах» стал доступен
потомкам, когда переписка Пессоа была опубликована после смерти поэта. Стихи
Пессоа в те годы лишь время от времени печатались в журналах.
Наконец, в 1921 году Пессоа удается открыть свое
издательство «Олисипо», где увидели свет его стихи, написанные по-английски —
три цикла «Английские стихи» и поэма «Антиной». В изящных сонетах нашли свое
отражение характерные для философской лирики Пессоа темы: непостижимость чужой
души, бессилие слов, напряженные поиски высшего смысла бытия — и низкая «маета»
будничных забот.
Пессоа по праву принадлежит слава создателя «лингвистической
модели» современного португальского поэтического языка. Поэт-новатор, он то
экспериментировал со стихотворной формой, то возвращал блеск и музыкальность
традиционным жанрам. Созданные им неологизмы обрели статус литературной нормы.
Сложность творчества поэта-билингва усугублялась еще и тем,
что Пессоа создал целую галерею своих двойников-гетеронимов, наделив каждого из
них оригинальной биографией и эстетической платформой. В отличие от самого
Пессоа, предпочитавшего использовать в своем творчестве традиционную
португальскую метрику, его гетеронимы осваивают самые разнообразные возможности
стиха. Учитель и поэт Алберто Каэйро умел видеть гармонию там, где, казалось
бы, она недоступна его создателю Пессоа: мир его хорош даже своим
несовершенством. Возможно, поэтому Пессоа и «убивает» его в 1915 году: все
труднее и труднее становится смотреть на вещи именно так. Воспевающий
античность Рикардо Рейс — врач по специальности — напротив, ни на миг не
забывает о бренности этой гармонии и призывает видеть в каждом мгновении
величайший дар. Еще один гетероним — инженер и поэт Алваро де Кампос, эволюция
творчества которого отчасти напоминает творческий путь самого Пессоа. Это ярче
всего проявилось в стихотворении «Табачная лавка», где поэт виртуозно
разыгрывает драму с участием одного актера — самого себя. Он создает образ «человека
с мансарды», мечтателя, который разрывается между жаждой воплощения своего
таланта и трагическим сознанием тщеты своих усилий. Смена масок, контрапункт
«высокой» и «низкой» действительности служит своеобразными аргументами в
нескончаемом споре о том, что ужаснее — существование без идеала или жизнь с
неосуществимым идеалом. Может быть, это ощущение родства Алваро де Кампоса с
Фернандо Пессоа и становится причиной подспудной ревности, во всяком случае
холодности, в немногословных отзывах Рейса о нем в романе Сарамаго. Да и сам
Пессоа в разговорах с Рейсом упоминает здесь другого гетеронима без особой
теплоты… Это — в романе, а в своей реальной творческой жизни Пессоа любил
«сталкивать лбами» свои создания, заставляя их спорить.
Сборники стихов гетеронимов увидели свет лишь после смерти
поэта в сороковые годы, а незаконченный роман-эссе «Книга тревог», подписанный
именем еще одного гетеронима — Бернардо Соареса — только в 1982. В нем Пессоа
развивает свою излюбленную мысль, отчасти проливающую свет на его тягу к
литературным мистификациям: нельзя художнику «сводить себя к пределам своего
„Я“, человеческая личность многогранна, важно суметь высветить разные ее грани.
Самому Пессоа это удалось. Целостность его таланта, сотканного из противоречий,
оценили потомки, в том числе и Жозе Сарамаго, на новом уровне воссоздавший
проблему отношений гетеронима с создателем.
Само заглавие романа — «Год смерти Рикардо Рейса» — задает
определенное ракурс освещения грядущих в нем событий: когда на первых страницах
романа Рикардо Рейс сходит на пристань в лиссабонском порту, мы уже знаем, что
время его жизни жестко ограничено. Поэтому, хотя сам Рейс ведет себя как
человек, который не знает об этом, для нас каждый его шаг, жест и слово
приобретают особый смысл и трагическое значение, особую ценность и вес — это
последние стихи, последние встречи, последние открытия. Любой поступок героя
обретает статус экзистенциального выбора. Поневоле присутствует и еще один
аспект восприятия событий, почти детективный и жутковатый, хотя и весьма
увлекательный. Мы гадаем, как именно, от чего погибнет Рикардо Рейс? Играя с
читателем, Сарамаго делает множество тонких обманных ходов. Он вводит в
повествование и «готический» мотив преследования Маски Смерти на карнавале, и
наделяет героя тяжелой болезнью… Рейс может быть задавлен толпой на митингах,
шествиях, паломничествах… Наконец, существует весьма вероятный шанс для героя
без вести пропасть в подвалах тайной полиции, которая инстинктивно, но весьма
отчетливо чувствует непохожесть «чужака» Рейса на благонадежных граждан. Эта
линия, по мысли Сарамаго самая вероятная из нереализовавшихся, не завершается
трагически только чудом: агент Виктор, «ведущий» Рейса, видимо, просто не
успевает произвести столь желанный «захват». Его опережает поэт Фернандо
Пессоа, «уводя» свой вымысел, часть своей души, прочь из этого мира, города и
года.
Рикардо Рейс у Сарамаго удачливее Пессоа, прочнее устроен в
жизни — он не знает, что такое изматывающие будни клерка, недостаток денег. Но
проживая и в респектабельном отеле «Браганса», и в своей отдельной квартире, он
так же бесприютен и одинок, как и его создатель, так же измучен сомнениями.
Узнав о смерти Пессоа, Рейс возвращается на родину с намерением «занять
пустующее место» в португальской поэзии, но, как ни странно, пишет свои стихи
«в ящик стола», так что даже близкие ему женщины не догадываются, что этот
суховатый врач — поэт. Он хочет жить только поэзией, но загипнотизирован
происходящими событиями реальной жизни в стране и в мире. И — опять парадокс —
не принимает в этой жизни деятельного участия, а только скользит по
поверхности, не в силах отвести от нее глаз. С обреченностью джойсовского
Леопольда Блума герой Сарамаго бродит и бродит по Лиссабону. Параллели с
«Улиссом» здесь возникают не только, когда речь идет о сюжете. Сарамаго создает
в своем романе образ города-мифа, заставляя Рейса до изнурения ходить от
памятника к памятнику, переводя беспокойный взгляд с площадей на водную гладь.
С водами реки Тежу и морем связаны поэтические традиции, на «пересечении»
которых возводит свой роман Сарамаго — традиция Камоэнса и традиция Пессоа.
