Марсенда положила левую руку на ладонь правой — а вот и
неправда, ничего подобного: эту фразу можно понять так, будто левая ее рука
способна повиноваться приказам мозга и накрыть собой правую, и, чтобы понять,
как ей это удалось, следовало бы опять же оказаться в гостиной и своими глазами
увидеть, как правая рука перевернула левую, потом подлезла под нее, обхватила
ее запястье двумя пальцами — мизинцем и безымянным, и вот только после этого
обе руки вместе приближаются к Рикардо Рейсу, предлагая друг друга, или взывая
о помощи, или смиряясь с неизбежностью: Скажите мне, верите ли вы все же в мое
исцеление? Я, право, затрудняюсь с ответом, четыре года без видимых улучшений —
срок немалый, доктор, который вас пользует, осведомлен много лучше, чем я, и
может оценить положение более здраво, а, кроме того, еще раз говорю — это не
моя область. Что же, мне отказаться от поездок в Лиссабон, сказать отцу, что я
смирилась со своей участью, и потому довольно тратить деньги впустую? Пока что
у вашего отца два повода приезжать сюда, и если один исчезнет, то. То у него
достанет отваги приезжать в Лиссабон одному. Однако он лишится алиби, которое
получает благодаря вашему нездоровью: сейчас он видит себя отцом, мечтающим о
выздоровлении дочери, а все прочее как бы выносится за скобки. Так что же мне
делать? Мы с вами так недавно знакомы, что я не считаю себя вправе давать вам
советы. Но я сама прошу их у вас. Тогда продолжайте ездить в Лиссабон, делайте
это ради вашего отца, даже если разуверились в успехе. Я уже почти
разуверилась. Отстаивайте то, что еще остается, вера в ваше выздоровление будет
служить ему алиби. Но зачем? Чтобы сохранить надежду. Надежду на что? Ни на
что, саму по себе, иногда подходишь к такому пределу, за которым уже нет
ничего, кроме надежды, и вот тогда оказывается, что у нас есть все. Марсенда
откинулась на спинку дивана, медленно потерла тыльную сторону левой ладони, она
сидела спиной к окну, и лицо ее было едва различимо — в других обстоятельствах
Сальвадор давно бы уже распорядился, чтобы зажгли большую люстру — гордость
отеля «Браганса» — но теперь управляющий словно бы намеревался
продемонстрировать всю степень своего недовольства тем, что его так высокомерно
выбросили на обочину разговора, который, между прочим, он и вдохновил, поведав
Рикардо Рейсу о докторе Сампайо с дочерью, а доктору Сампайо с дочерью — о
Рикардо Рейсе, так что эти двое, ведущие еле слышную беседу, ему обязаны своим
свиданием в полумраке гостиной, и не успел он додумать эту мысль до конца, как
люстра вспыхнула по воле Рикардо Рейса, который решил, что если кто-нибудь паче
чаяния войдет в гостиную, то сочтет неприличным этот тет-а-тет в потемках,
пусть даже сидят там врач и больная, это, пожалуй, похуже, чем оказаться вдвоем
на заднем сидении таксомотора. Вот правильно, сеньор доктор, я как раз
собирался включить свет, сказал появившийся Сальвадор и улыбнулся, и ему
улыбнулись в ответ, исполняя ритуал цивилизации, на треть состоящей из
лицемерия, на треть — из необходимости и на треть — из глубоко запрятанного
отвращения. Сальвадор удалился, и продолжительное молчание — показалось, а
потом и оказалось, что при свете говорить будет трудней — нарушила Марсенда: Не
сочтите за нескромность с моей стороны, но почему вы уже месяц живете в отеле?
Я еще не подыскивал себе квартиру, потому что не решил окончательно, останусь
ли в Португалии, не исключено, что в конце концов уеду в Рио. Сальвадор сказал,
вы прожили там шестнадцать лет, и что же побудило вас вернуться? Тоска по
родине. Быстро же она унялась, если вы уже собрались назад. Это не совсем так:
когда я садился на пароход, мне казалось, что имеются веские основания для
приезда сюда и что здесь мне предстоит решить важнейшие вопросы. А теперь
больше не кажется? А теперь, начал он и не договорил, устремив взгляд на
висевшее перед ним зеркало, а теперь, знаете, когда слон чувствует, что ему
недолго осталось, он отправляется туда, где должен будет встретить смерть.
Значит, если вы навсегда вернетесь в Бразилию, эта страна станет для слона тем
местом, где он должен умереть? Эмигрант, видите ли, всегда думает о стране, где
ему, быть может, суждено окончить свои дни, как о стране, где он будет
жить-поживать, в том-то и разница между мной и слоном. И что же, не исключено,
что через месяц вас уже здесь не будет? Может быть, к тому времени жизнь моя
войдет в лиссабонскую колею. Или переместится в Рио-де-Жанейро. Вы об этом
тотчас узнаете от нашего Сальвадора. Я приеду, чтобы не потерять надежды. Если
не потеряете надежду, застанете меня на прежнем месте.
Марсенде — двадцать три года, и нам доподлинно неизвестно,
где и чему она училась, но можно не сомневаться, что дочка нотариуса, да еще из
Коимбры, окончила лицей, и лишь драматический оборот событий вынудил ее
оставить юридический или филологический факультет — второе все же вероятней,
ибо правоведение с его тягомотиной кодексов и уложений меньше пристало женщине,
да и хватит на семью одного адвоката, вот если бы она родилась мальчиком, тогда
еще может быть — чтоб было кому продолжить династию и в чьи руки передать дело
— но дело-то вовсе не в том, другое поразительно: как это барышня, живущая в
нашей стране в наше время, способна оказалась провести разговор на таком
высоком уровне и так последовательно, а говоря про уровень, мы сравниваем ее с
современными ей образцами — не сморозила ни одной глупости, не жеманилась, не
мудрствовала и не пыталась доминировать, вела себя естественно и выказала
незаурядный ум, развившийся в ней, быть может, как компенсация ее ущербности,
от которой, впрочем, не застрахованы ни мужчины, ни женщины. Теперь она
поднялась, поднесла левую руку к груди, улыбнулась: Я благодарна вам за ваше
терпение. Меня не за что благодарить, мне было очень приятно поговорить с вами.
Вы будете ужинать здесь? Здесь. Тогда мы еще увидимся. Тогда — до скорой
встречи, Рикардо Рейс смотрел ей вслед — вероятно, благодаря тонкой и стройной
фигуре она казалась ему прежде выше ростом — и слышал ее обращенные к
Сальвадору слова: Пусть Лидия поднимется ко мне, как только сможет, и лишь ему
одному эта просьба представляется необычной, поскольку его совесть отягощена
свершаемыми им предосудительными актами классосмешения, а для всех остальных
ничего нет более естественного, чем просьба прислать горничную, чтобы помогла
постоялице переодеться, особенно если у той, например, рука парализована.
Рикардо Рейс еще ненадолго задерживается в гостиной, включает радио как раз в
ту минуту, когда передают «Спящее озеро» — конечно, это всего лишь случайное
совпадение, и лишь в романе используют его, чтобы притянуть за уши аналогию
между безмолвной лагуной и девушкой, которая еще хранит невинность, но еще не
призналась в этом, да и как же ей объявить о своем статусе, это ведь дело
такое, дело сугубо личное, огласке не подлежащее, даже и жених, буде такой
сыщется, вряд ли решится спросить напрямую, девственна ли она, ибо в этом
социальном слое пока что исходят из презумпции невинности, каковая будет в свое
время и в должных обстоятельствах предъявлена, а если ее в конечном итоге не
окажется, то это, конечно, позор и скандал. Музыка сменилась другой: заиграли
что-то такое неаполитанское — серенаду или канцонету — amore mio, cuore
ingrato, con tе, ia vita insieme, рег sempre, и сладкий тенор пустился доказывать
превосходство своего чувства, но тут в гостиную вошли двое с брильянтовыми
булавками в галстуках, узлы которых были надежно спрятаны под могучими брылами,
уселись, закурили сигары и завели беседу о поставках пробки или
консервированных сардин — мы бы выразились определенней, если бы Рикардо Рейс
не покинул гостиную, причем он был до такой степени погружен в свои мысли, что
даже не перемолвился словом с Сальвадором: дивны дела, творящиеся в этом отеле.
