Под вечер Рикардо Рейс сошел вниз. Он сознательно желал
предоставить Сальвадору столь вожделенную для того возможность — рано или
поздно придется поговорить об этом деле, так пусть же я буду решать, когда
говорить и как: Да ну что вы, сеньор Сальвадор, все прошло прекрасно, они были
очень любезны — скажет он в ответ на вкрадчивый вопрос: Ну что, сеньор доктор,
скажите уж, не таите, что там с вами делали, сильно ли вас терзали? Да ну что
вы, сеньор Сальвадор, все прошло прекрасно, они были очень любезны, всего лишь
хотели получить кое-какие сведения о нашем консульстве в Рио-де-Жанейро,
которое должно было дать мне кое-какие документы, бумажная канитель, если
попросту. Сальвадор решил принять на веру это объяснение, хотя в глубине души у
него, человека, битого жизнью, тертого отелем, явно оставались сомнения, от
которых он завтра же избавится, спросив своего приятеля — ну, или просто
доброго знакомого — Виктора: Ты пойми, Виктор, мне же надо знать, что за народ
у меня живет, а Виктор ответит уклончиво: Дружище Сальвадор, посматривай за
этим доктором Рейсом, сеньор следователь мне гак и сказал сразу после допроса:
этот человек — не тот, кем кажется, тут что-то не то, за ним надо бы
приглядеть, нет, никаких определенных подозрений у меня нет, это пока всего
лишь ощущения, узнай, с кем он состоит в переписке. Пока писем никуда не
отправлял и ни от кого не получал. Это тоже ведь странно, а? надо бы проверить
«до востребования», а с кем он встречается? Разве что где-нибудь в городе, а в
отеле — ни с кем. Ладно, заметишь, как говорится, — мавры высадились, дай мне
тать. Послезавтра в результате этого секретного разговора воцарится в
«Брагансе» напряженная атмосфера: весь личный состав будет, фигурально
выражаясь, наводить на цель ружье в руках управляющего и проявлять к Рикардо
Рейсу внимание столь неусыпное, что это больше походит на слежку: даже
добродушный Рамон стал с ним холоден, даже Фелипе неприветлив, равно как и весь
прочий персонал, за исключением одного человека, известно кого, но что она-то,
бедная, может сделать? — лишь тревожиться да волноваться да рассказывать
что-нибудь в таком вот роде: Пимента говорил сегодня и с таким гаденьким
смешком, что, мол, эта история еще наделает много шуму, что, мол, еще
посмотрим, чем все это кончится, скажите мне, что происходит, я не разболтаю.
Да ничего не происходит, все вздор, пустяки, просто есть люди, которым охота смертная
лезть в чужую жизнь, а больше заняться нечем. Может, это и пустяки, но из-за
них жизнь — я про свою жизнь, а не про нашу — будет невыносима. Перестань, как
только я съеду отсюда, все тотчас кончится. Вы мне не говорили, что собираетесь
уезжать. Рано или поздно придется, не могу же я тут жить до скончания века. И,
значит, я вас больше не увижу, и Лидия, склонившая голову на плечо Рикардо
Рейсу, уронила слезинку, и он почувствовал это: Не надо плакать, так уж
устроена жизнь, за встречей следует разлука, может быть, ты завтра же замуж
выйдешь. Да какое там замуж в мои-то года, а куда ж вы отсюда? Подыщу
подходящую квартиру, буду жить своим домом. Если захотите. Ну, говори, что ты
замолчала? Если захотите, я могла бы приходить к вам по выходным, у меня ничего,
кроме вас, нет в жизни. Лидия, скажи мне, чем я так уж тебе понравился? Не
знаю, может, как раз поэтому — я же говорю, ничего у меня больше нет. У тебя
мать есть, брат, наверняка были и еще будут возлюбленные, и много, ты красива,
когда-нибудь выйдешь замуж, нарожаешь детей. Может быть, и так, но сейчас есть
только это. Ты — очень славная. Вы мне не ответили. О чем ты? Хотите, чтоб я к
вам приходила, когда мне выходной дадут? А ты хочешь? Хочу. Тогда будешь
приходить, пока не. Пока не заведете кого-нибудь себе под пару. Нет, я не это
хотел сказать. Это или не это, но вы мне только скажите — Лидия, больше не
приходи, и я не приду. Порой я не вполне понимаю, кто ты. Я — горничная в этом
отеле. Но зовут тебя Лидия, и говоришь ты непохоже на горничную. Когда так вот
положишь вам голову на плечо, слова говорятся как-то по-особенному, я и сама
это чувствую. Мне бы очень хотелось, чтобы ты нашла себе хорошего мужа. Мне бы
и самой хотелось, но послушаешь-послушаешь, что другие женщины рассказывают про
своих мужей, которые считаются хорошими, да и призадумаешься. То есть,
по-твоему, они — не хороши? По-моему, нет. Ну, а что для тебя — хороший муж? Не
знаю. Тебе не угодишь. Да нет, мне довольно того, что есть сейчас: вот я лежу
здесь и наперед не загадываю. Я всегда буду тебе другом. Кто знает, что будет
завтра. Так ты что же, сомневаешься, что всегда будешь моей подругой? Не обо
мне речь, я — другое дело. Скажи толком. Не получается: если бы я это сумела
объяснить, то и все на свете объяснила бы. На мой взгляд, ты на себя
наговариваешь — у тебя прекрасно получается. Да уж куда мне, я ж
необразованная. Читать и писать ты умеешь? Да читать-то еще так-сяк, а начну
писать, ошибок насажаю. Рикардо Рейс привлек ее к себе, она обняла его,
разговор потихоньку вселял в них какое-то смутное, почти болезненное волнение,
и потому с такой осторожной нежностью предались они тому, чему предались — всем
понятно, о чем речь.
В последующие дни Рикардо Рейс занимался поисками квартиры.
Он уходил утром, возвращался к ночи, обедал и ужинал где-нибудь в городе, и
путеводителем по Лиссабону служили ему страницы объявлений в «Диарио де
Нотисиас», однако далеко не забирался, поскольку окраинные кварталы не отвечали
ни вкусам его, ни привычкам, и ни за что бы не стал он жить, к примеру, на улице
Героев Кионги или на Мораэса Соареса, где аренда стоила и вправду недорого:
просили от ста шестидесяти пяти до двухсот сорока эскудо в месяц — не пристало
ему жить без вида на реку и в отдалении от Байши. Он отдавал предпочтение
меблированным комнатам, да оно и понятно: каково одинокому холостяку заниматься
покупками бесчисленного множества необходимых в быту вещей — всяких там шкафов,
стульев, постельного белья, посуды — если не у кого попросить помощи и совета,
и, несомненно, никто из нас не в силах представить себе ни Лидию, которая ходит
вместе с доктором Рикардо Рейсом по магазинам и высказывает свое просвещенное
мнение — бедная Лидия! — ни Марсенду, хоть она-то с отцом в подобных заведениях
бывала, но мало что смыслит в практических делах, а что касается квартир, то
знает исключительно свою собственную, которая, впрочем, вовсе не является ее
квартирой в полном смысле слова, предполагающем, что нечто принадлежит нам и
нашими руками сотворено. И знает Рикардо Рейс только этих двух женщин и никого
больше, так что Фернандо Пессоа, назвавший его Дон Жуаном, допустил сильное
преувеличение. Из всего этого следует, что покинуть отель будет ему не так-то
просто. Жизнь, жизнь любая и всякая, расставляет свои силки, плетет тенета, для
каждого человека — свои, вызывает присущую ей инерцию, непостижимую для того,
кто критическим оком озирает ее со стороны, с колокольни собственных
установлений и правил, в свою очередь совершенно непонятным озираемому, а
потому довольствуемся той малостью, которая все же доступна нашему разумению в
жизни других, которые нам за это будут благодарны и, может быть, отплатят той
же монетой. Сальвадор же к их числу не принадлежит — его бесят длительные
отлучки постояльца, ведущего себя совсем не так, как в первые дни, и бесят до
такой степени, что он уже собрался пойти посоветоваться с другом Виктором,
однако в последний момент его удержало смутное опасение влипнуть в историю,
которая, если скверно кончится, замажет и его тоже. Он стал особенно
обходителен с Рикардо Рейсом, чем окончательно сбил с толку своих подчиненных,
теперь уже решительно не знавших, как себя вести — да простятся нам эти
обыденные подробности: не все ж коту, как говорится, о высоком рассуждать.
