Замышляются и иные налеты. Покуда Португалия молится и
распевает — ведь настала пора празднеств и праздников, когда в изобилии и
избытке песнопений и гимнов, фейерверков и вина, музыки симфонической и
народной, белокрылых ангелов, влекомых на носилках под палящим зноем, которым
небеса ответили наконец на затянувшуюся зиму, хоть и не отказали себе в удовольствии
в соответствии с сезоном послать нам изрядное количество ливней и гроз — покуда
Томас Алькайде поет в театре Сан-Луис в «Риголетто», «Манон Леско» и «Тоске»,
покуда Лига Наций решает наконец применить против Италии санкции, покуда
англичане заявляют протест по поводу пролета германского дирижабля «Гинденбург»
над своими стратегическими объектами, все толкуют только о том, что вольный
город Данциг в самое ближайшее время будет включен в состав германской империи.
Ну и Бог с ними со всеми. Только самый приметливый глаз и поднаторевший в
картографических штудиях палец смогут отыскать черную точку и надпись на
варварском наречии, так что грядущее присоединение — еще не конец света. Ибо
нехорошо будет для спокойствия нашей отчизны, если мы примемся встревать в
дела, нас не касающиеся — соседи наши вооружаются, разоружаются, пусть их! А
нам и горя мало, нам, помимо горя, подавай еще и веселье без посторонних, ведь
и они нас на свои праздники не звали. В это же самое время прошел слух, будто
генерал Санхурхо намеревается тайно вернуться в родную Испанию и возглавить там
монархическое движение, однако сам генерал поспешил заявить в печати, что не
собирается пока покидать пределы Португалии. Он со всем семейством живет у нас
в Монте-Эсториле, на вилле «Санта Леокадия» с видом на море и с миром в душе. А
если бы нас спросили, как следует поступить в таком случае, то: Ступай, спасай
отчизну, сказали бы одни, а другие сказали бы: Да брось ты, оставайся, на кой
тебе все это сдалось, впрочем, от всех нас требуется только исполнять
положенным образом долг гостеприимства, как мы с удовольствием и поступаем в
отношении герцогов Альба и Мединаселия, в добрый час обретших приют в отеле
«Браганса», откуда они, по их же словам, съезжать пока не намерены. Если,
конечно, все это тоже — не подготовка к налету или вторжению — и сценарий уже
готов, и оператор уже у камеры, не хватает только команды режиссера: Мотор!
А Рикардо Рейс читает газеты. Новости, приходящие к нему со
всего света, его не тревожат — может потому, что таков уж у него темперамент,
может потому, что верует в здравый смысл, упрямо твердящий, что чем больше
несчастий боишься, тем реже они случаются. Если это в самом деле так, человек —
и это в собственных его интересах — обречен на вечный пессимизм, ведущий его к
счастью, и, если проявит достаточно упорства, обретет бессмертие благодаря
простому страху смерти. Рикардо Рейс — не Джон Д. Рокфеллер, он не нуждается в
особом подборе отрадных новостей, и газета, которую он читает, — такая же, как
все прочие, ибо возникающие угрозы — всеобъемлющи и всеохватны, словно солнце,
однако всегда можно укрыться в тени, формулируемой так: Того, о— чем я не желаю
знать, не существует, единственное, что меня по-настоящему заботит — это как
отыграть ферзя, а если я эту заботу называю единственной и настоящей, то не
потому, что так оно и есть, а потому, что других нет. Читает Рикардо Рейс
газеты и вот считает должным все же немного озаботиться. Европа бурлит и
клокочет, того и гляди, перехлестнет через край, и нет на всем материке места,
где поэт мог бы приклонить голову. Старики на лавочке взволновались до такой
степени, что решились на неслыханные жертвы и, скинувшись, стали покупать
газету каждое утро, чтобы не дожидаться, когда ближе к вечеру выйдет сеньор
доктор. И когда он появился в скверике, намереваясь свершить обычный и
привычный ритуал милосердия, они смогли ответить с надменностью бедняков,
получивших возможность оказаться неблагодарными: Спасибо, не нужно — и громко
зашелестеть полотнищами страниц, лишний раз доказуя своей кичливостью, что
человек по природе — переменчив и неверен.
И Рикардо Рейс, который после того, как завершился отпуск
Лидии, вернулся к давнему своему обыкновению спать чуть ли не до обеда,
вероятно, последним из жителей Лиссабона узнал о случившемся в Испании военном
перевороте. Еще осоловелый от сна, спустился он на лестницу за газетой, поднял
ее с коврика, сунул под мышку, зевая, вернулся в квартиру, вот и еще один день
начал томительное свое существование, которое притворяется безмятежным
спокойствием, и когда заголовок: Восстание в частях испанской армии, хлестнул
Рикардо Рейса по глазам, он ощутил головокружение, а заодно и какое-то сосущее
чувство внутри, словно внезапно оказался в свободном падении, не будучи твердо
уверен в близости земли. Случилось то, чего следовало ожидать. Испанская армия,
свято оберегающая честь нации и чтящая традицию, заговорит на языке силы,
изгонит торгующих из храма, восстановит павший во прах алтарь отечества, вернет
Испании то бессмертное величие, которого она по вине недостойных сынов своих
лишилась. Рикардо Рейс прочел эту краткую заметку, а на второй странице
обнаружил запоздавшую телеграмму: Мадрид опасается подъема революционного
фашистского движения, и предпоследнее слово слегка смутило его — да,
разумеется, эта новость пришла из испанской столицы, где находится левое
правительство, так что понятно, почему используется такая лексика, хотя
понятней было бы, скажи они, например, что поднялись монархисты против
республиканцев, и в этом случае Рикардо Рейс знал бы, где свои, ибо он сам —
монархист, как мы помним или должны вспомнить, если забыли. Но если генерал
Санхурхо, который, согласно гуляющим по Лиссабону слухам, планировал стать во
главе испанских монархистов, дал официальное опровержение, о чем нам тоже
известно: Не собираюсь, мол, пока покидать пределы Португалии, то вопрос, стало
быть, проще, чем кажется, и Рикардо Рейсу нет нужды принимать участие в этой
битве, буде грянет она, ибо это — не его битва, а рознь разгорелась между
республиканцами такими и этакими. На сегодня газетка выложила все, что знала.
Завтра, быть может, сообщит, что движение захлебнулось, мятеж подавлен, и во
всей Испании — мир и благодать. Рикардо Рейс не знает, с облегчением или со
скорбью встретит он эту весть. Отправляясь обедать, он внимательно вглядывается
в лица, вслушивается в разговоры, ощущая даже в воздухе какую-то нервозность,
однако это всего лишь — нервозность, остерегающаяся себя самой, не больше и не
меньше, проистекающая то ли от скудости сведений, то ли от природной
сдержанности в проявлениях чувств, которые касаются столь близкого предмета, да
и вообще, как говорится, молчание — золото. Однако по дороге от дома до
ресторана он перехватил два-три торжествующих взгляда, заметил два-три лица с
выражением меланхолической растерянности, и потому оказался способен понять,
что дело тут не в отличии одних республиканцев от других.
Происходящее несколько разъяснилось, и довольно скоро. Мятеж
начался в Испанском Марокко, а во главе его, судя по всему, стоит генерал
Франко. У нас, в Лиссабоне, генерал Санхурхо заявил о поддержке своих товарищей
по оружию, но еще раз подтвердил, что сам лично не желает предпринимать никаких
действий, хотите — верьте, хотите — нет, последние четыре слова, разумеется,
произнесены не генералом, в любой ситуации найдется некто, высказывающий свое
мнение, если даже его об этом не просят. А что положение в Испании серьезно,
так это ребенку понятно. Достаточно сказать, что менее чем за сорок восемь
часов пало правительство Касареса Кироги, а Мартинесу Барро поручено было
сформировать новый кабинет, но слетел и Мартинес Барро, и теперь там
правительство Хираля, а вот долго ли оно протянет — вопрос. Военные заявляют о
том, что идут по стране триумфальным шествием и что если и дальше все так
пойдет, часы красных в Испании сочтены. Тот же самый вышеупомянутый ребенок,
едва выучившийся читать, подтвердит это, бросив беглый взгляд на размер кегля и
разнообразие шрифтов, на сие выраженное средствами полиграфии одушевление,
которое через несколько дней захлестнет и набранные петитом статейки на
внутренних страницах.
