Насвистывая «Вересковый мед», он валкой матросской походкой
пересек зал, мимоходом отметив, что с очаровательной почтмейстершей вовсю
любезничает виденный вчера в «Лепреконе» морячок, явно успевший зарядиться с
утра.
Савин ничего еще не знал определенно, но чертовски хотелось
пройти на руках по немощеной улочке.
…Мистер Брайди, учитель географии на пенсии, чудак местного
значения, находился на заслуженном отдыхе три года, а картотеку свою (так он ее
именовал) собирал без малого семнадцать лет. Картотека представляла собой
изрядное количество пухлых папок и хранилась на шести полках.
Савин сидел перед настоящим пылающим камином, который был
здесь не экзотикой, а необходимой принадлежностью дома, перебирал содержимое
третьей по счету папки. Не будучи ученым, мистер Брайди не стремился обобщать и
делать выводы – он лишь собирал, классифицировал и сортировал в надежде, что
появится человек, которому материалы пригодятся для теоретической работы.
Учитывая, что мистер Брайди ни к кому не обращался с рассказом о своей
картотеке, трудно было понять, каким образом и откуда появится благодарный
теоретик. Однако Савину экс-географ ничуть не удивился, словно его визит был
чем-то само собой разумеющимся. И вел он себя спокойно, без ненужной суеты,
рассказывал, доставая одну папку за другой, без экзальтации и мельтешения по
комнате. Савину это понравилось. Правда, картотека не так уж его и обрадовала.
В ней содержались материалы самых разных степеней достоверности, от случаев,
над которыми, безусловно, следовало серьезно задуматься, до «уток» сродни
старинным матросским побасенкам о морском епископе. И многое, очень многое
невозможно было проверить. Например, вырезки из газет полувековой давности – и
герои событий, и описавшие события репортеры, и издатели давно находились в
местах, куда при жизни попасть невозможно…
Лист номер семьсот девятнадцать. В одном из лиссабонских
портовых кабачков вдрызг пьяный матросик, единственный спасенный из экипажа
проглоченного Бискаем сухогруза, клялся и божился, что за пять минут до
катастрофы встречным курсом почти впритирку пронесся парусник старинного
облика. Паруса были изодраны в клочья, на топах рей пылали зеленые огни, а на
шканцах гримасничали скелеты. Источник – одна из лиссабонских газет, ныне не
существующая, а в те времена – отнюдь не самая уважаемая.
Лист номер семьсот девяносто девять. Яхтсмен, в одиночку
совершавший кругосветное путешествие, однажды ночью увидел по левому борту
странный парусник, словно бы стеклянный, светившийся изнутри. Парусное
вооружение его нельзя было отнести к какому-либо из ныне существующих либо
некогда существовавших видов (точный рисунок прилагается). Источник – журнал
одного из международных яхт-клубов.
Лист номер восемьсот шестнадцать. Неизвестный, задержанный
кейптаунской полицией за бродяжничество и беспаспортность, утверждал, что
провел три с лишним месяца на борту «Летучего Голландца». В детали вдавался
скупо. При этапировании бежал и канул в безвестность. Источник – дурбанская
газета средней руки.
Лист номер девятьсот сорок два. Один из участников Большой
регаты позапрошлого года. Находился на яхте со своей девушкой. Оба уверяют, что
ночью в тумане сблизились со смутно видимым, но, несомненно, парусным огромным
кораблем, показавшимся «каким-то странным». Последовал короткий разговор, в
ходе которого стороны задали друг другу вопросы о курсах кораблей и фамилиях
вахтенных. Через месяц успевшие к тому времени пожениться яхтсмены отыскали все
же фамилию своего собеседника – случайно, в судовой роли фрегата «Эндевор»,
одного из кораблей Джеймса Кука. Готовы присягнуть, что до регаты фамилии этой
в связи с плаваниями Кука не слышали и вообще мало этими плаваниями интересовались.
Источник – упоминавшийся уже журнал.
В таком примерно духе. Следующие папки Савин просматривал
уже не так скрупулезно. Задумай он и в самом деле снять фильм о чужаках, Брайди
было бы отведено минут десять, не более, а то и менее. Интересным, увлекательным,
но не поддающимся проверке материалам – грош цена…
И то же самое скажет любой здравомыслящий человек, к
которому обратятся со своими рассказами Савин или Лесли. Наша ахиллесова пята,
подумал Савин, наш зигфридов лист. Настанет когда-нибудь время, когда люди
будут безоговорочно верить просто словам, не подкрепленным какими бы то ни было
доказательствами. Такое время обязательно придет, но эта Эра Доверия пока что
не наступила…
– Можно вопрос? – спросил Савин. – А сами-то
вы верите во все это? Или по крайней мере в те материалы, которые больше других
похожи на правду?
– Вы полагаете, что я могу и не верить?
– Человек не всегда верит в то, что защищает… –
сказал Савин.
Мистер Брайди сцепил на коленях сухонькие пальчики. Больше
всего он напоминал жюльверновского профессора того идиллического времени, когда
наука, не превратившись еще в пугало для слабонервных двадцатого века,
оставалась в глазах многих безобидной забавой или панацеей от всех бед.
Субтильный, с великолепной седой шевелюрой, подчеркнуто мягкий и вежливый
мистер Брайди. Парадоксы географии, подумал Савин. Континенты, страны и горные
хребты открывали мордастые мужики вроде Магеллана, жилистые стоики вроде Кайе,
а увлекательно рассказывали об открытиях грассирующие старички дирижерского облика.
Хотя главный парадокс географии в другом, – пожалуй, это единственная
наука, становлению которой способствовало такое количество антиобщественных
элементов: конкистадоры, иезуиты, корсары, работорговцы, беглые каторжники,
золотоискатели, все эти полукупцы, полупираты и просто бродяги…
– Вы не ответили, – мягко напомнил Савин.
– Действительно, случается порой, мистер Савин, люди
защищают то, во что не верят… Мне трудно ответить. Одним свидетельствам я верю,
другим – нет. Собирать все это, – он плавным жестом указал на
полки, – меня заставила не вера в чудеса, а любовь к Океану. Земля
давным-давно исхожена вдоль и поперек, изучена, разграфлена, разложена по
полочкам. С Океаном мы не можем себе позволить такого панибратства, он до сих
пор во многом остается загадочным. Земля, даже самая прекрасная, статична.
Океан же – тысячелик. Пантеон земных сказочных чудовищ, призраков,
заколдованных мест неизмеримо беднее свода морских легенд… Ничего хотя бы
отдаленно напоминающего «Летучего Голландца» вы не найдете на земле. Разве что
Прометей – по духу. Прометей и «Летучий Голландец», каждый на свой лад, бросили
вызов жестокой непреклонности божьей воли, тирании вседержителя… (Савин
отработанно направляюще кивал.) Вы обратили внимание на одну любопытную деталь?
Во всех наиболее достоверных рассказах присутствует туман. (Савин вздрогнул.)
Парусники выступают из него на считанные мгновения и снова скрываются в нем –
дети тумана… С загадками и тайнами на твердой земле почти покончено, остались
мелкие, третьестепенные осколки, требующие уточнений частности. Настоящие тайны
нужно искать в Океане, может быть, их столько, что хватит следующему поколению…
– Хорошо, – сказал Савин. – Это интересно,
заманчиво. Но есть ли у вас конкретные тезисы? Свое объяснение «наиболее
достоверным случаям»? Что такое, по-вашему, «Летучий Голландец» – реальный
корабль, необъяснимым образом пронзающий века, как иголка – парусину? Проекция
из иного измерения? Из прошлого? Журналистика требует не меньшей, чем в науке,
отточенности формулировок.
