– Так что же? – сказал Платон. – За
болгарских христиан сколь крови выцедили, а тут свои…
Светало. И подступала минута, когда русское молодечество
должно рвануться наружу – шапкой в пыль, под ноги, соколом в чисто поле, саблей
из ножен. Иначе – не носить больше саблю, воином не называться, самому себе не
простить. Раз выпало – грудь в грудь, до виктории или геройской смертушки…
– Урядник, смир-на! – сказал Сабуров.
Урядник опустил руки по швам. Оба они были в нижнем белье и
сапогах, но это не имело значения. Как-то в восемьсот двенадцатом казаки
голышом опрокинули французов, так что не в штанах дело.
– Слушай приказ, – сказал поручик Сабуров. –
Объявившуюся в здешних местах неизвестную тварь, как безусловно для людей
опасную, отыскать и уничтожить. Выступаем немедля.
– Слушаюсь, ваше благородие! – рявкнул урядник.
И у обоих стало на душе чуточку покойнее. Теперь был приказ,
были командир и подчиненный, теперь – воинская команда.
– Соображения есть? – спросил Сабуров.
– Как не быть? Большое оно, чудище-то… Вон как
столы-лавки перебулгачило. Гренадерскую бомбу бы нам…
– Где ж ее взять…
– Местности мы не знаем, вот что плохо. Проводника бы
нам, какого ни на есть…
– И подзорную трубу, – сказал Сабуров. –
Помнишь, Мартьян говорил про блажного барина, что на звезды смотрит?
– Помню. Думаете?
– Да уж смотрит этот барин в небеса не так просто.
Только где ж его искать? Черт, ничего не знаем – и где какие
деревни и где что… Ну ладно. Давай собираться.
Сборы заняли около часа, а потом они выехали шагом на
неоседланных Мартьяновых лошадях, приладив самодельные уздечки – невеликая
воинская команда. По опыту своему поручик Сабуров знал, как мало значат их
ружье и два револьвера, но что поделаешь.
Наклонившись с конской спины, Платон разбирал следы, и
вскоре последовало первое донесение:
– Ну что – какие-никакие, а есть лапы. И лап этих до
этакой матери, прости господи – чисто сороконожка. И ясно ведь, что тяжелое,
вон ворота не выдержали, как через них лезло, а бежит легко. Это как понять?
А вскоре они наткнулись на место, где валялись повсюду
клочья собачьей шерсти, обрывки одежды – и кровь, кровища там и сям…
Перекрестились, еще раз помянув несчастливых рабов божьих, Мартьяна и двух
других, по именам неизвестных, и тронулись дальше, превозмогая тягу к рвоте.
Нервы стали как струны, упади с дерева лист, коснись –
зазвенят тревожным и печальным гитарным перебором…
– Неужто не заляжет, нажравшись? – сквозь зубы
спросил Платон и вдруг натянул повод. – А вон там? Ей-богу, вижу! Вижу!
Но Сабуров и сам уже видел сквозь деревья: что-то зеленое,
не веселого травяного цвета, а угрюмого болотного, шевельнулось там, впереди,
на лугу. У неширокого ручья паслась пятнистая коровенка, а неподалеку…
А неподалеку замер круглый блин аршинов трех в поперечнике и
высотой человеку – ну, под мужское достояние, не выше. По краю, по всей
окружности блина, чернели непонятные комки, штук с дюжину, меж ними синие,
побольше, числом с полдюжины, а в середине опухолью зеленело вздутие с четырьмя
горизонтальными черными щелями, и над ними, на макушке бугорка – будто гроздь
из четырех бильярдных шаров, только шары были алые, в черных точках. Сабурова
вновь замутило, так неправилен, неуместен на зеленом лугу под утренним
солнышком, чужд всей окружающей природе был этот живой страх, словно и впрямь
приперся из пекла.
Блин колыхнулся, множество ножек, сокращаясь, вытягиваясь,
понесли его вперед со скоростью идущего шагом человека, и коровенка, только
сейчас заметив это непонятное создание, глупо взмыкнула, вытаращилась, задрала
вдруг хвост, собираясь бежать.
Не успела. Взвихрились черные шишки, оказавшись щупальцами
аршин в пять каждое, жгуты превратились в широкие ленты, и весь пучок оплел
корову, сшиб с ног, повалил, синие шишки тоже взвились щупальцами, только эти
были покороче и потолще, кончались словно бы змеиными головами, только
безглазыми и с длинными пастями, и зубов там – не перечесть. Зубы и щупальца
рвали коровенку, пихали кусками в черные щели… Рев бедолажной животины вмиг
затих.
Сабуров не выдержал, перегнулся с прядавшего ушами коня –
все сегодня съеденное и выпитое рванулось наружу. Рядом то же самое происходило
с Платоном.
– Ну, видел? – прохрипел Сабуров. – Куда там
в шашки – опутает, вопьется…
Платон соскочил с коня – как ни разозлен был, а сообразил,
что непривычный крестьянский конь выстрелов над ухом испугается. Пробежал
десяток шагов до последних деревьев, обернулся:
– Коней держите, вашбродь! Мне с ружьем сподручнее!
До чуда-юда в самом деле было шагов двести, от револьверов
на такой дистанции толку никакого. Урядник приложился. Целился недолго.
Чудо-юдо от выстрела содрогнулось, зашипело – пуля явно
угодила в цель. Алые, в черную крапинку, шары заколыхались, стали подниматься
вверх – будто со страшной скоростью вырастали красные цветы на зеленых стеблях.
Вот стебли уже вытянулись на аршин. Шары качались, то ли принюхивались, то ли
приглядывались, мотались в разные стороны, и вдруг все потянулись, наклонились
в одном направлении – в их сторону. Господи боже!
– Урядник, назад! – крикнул Сабуров.
Но урядник клацнул затвором, заложил новый патрон и
выстрелил. Должно быть, он целил в те шары, но промахнулся. Черные и синие
щупальца одно за другим отрывались от раскромсанной коровьей туши, чудище
шипело, притопывая ногами, словно злилось на свою неповоротливость. Тогда
только урядник с разбегу запрыгнул на коня, перехватил поводья у Сабурова, и
они поскакали прочь, пронеслись с полверсты, оглянулись – никто не преследовал.
Натянули поводья, и кони неохотно остановились.
– Ну, видел? – спросил Сабуров. – Нет,
саблями никак невозможно. Вплотную не подступишься. Хреновые из нас Добрыни
Никитичи, Платоша…
– Так что ж делать, подскажите, вашбродь! По шарам бить
разве что…
– Одно и останется, – сказал Сабу-ров. – А ты
заметил – ведет оно себя так, будто в него сроду не стреляли, не сразу и
сообразило, что оглядеться следует. Непуганое.
– Господи ты боже мой! – взвыл урядник. Его конь
всхрапнул и дернулся. – Ну откуда оно на нашу голову взялось, и почему
непуганое? Не должно его быть, в мать, в Христа, в трех святителей, вперехлест
через тын! Не должно!
– Да ори не ори, а оно есть, – сказал
Сабуров. – И положение наше хуже губернаторского во всех рассмотрениях. Пешком
подходить – не успеем ему гляделки расхлестать. Верхом – лошади подведут, не
строевые. Чересчур часто по нему палить, смотришь, и поумнеет, раскинет, что к
чему. Засада нужна. А как устроить?
