Параллельно бабушка недрогнувшей рукой накатала на внука
замполиту сигнал, который я цитировать не берусь. Кто помнит старые газеты, сам
поймет…
Но наутро в Генштабе обнаружили, что из каптерки пропали
автомат, тушенка и сапоги, а вместе с ними пропал салага Жмаков. Искали его
долго. Не нашли. Предлагали вернуться по телевизору, обещали, что все
простят, – не помогло. Правда, в кругах, близких к ЮНЕСКО, ходят слухи,
что в диких горах республики Сан-Хуан-дель-Пиранья, где повстанцы воюют с
обученным в Штатах батальоном «Аталкатль», объявился некий команданте Теодоро.
Спит на голой земле, борода русая и курчавая, виски пьет стаканами, а в атаку
ходит с непонятным кличем «Бей „дедов“!». И добавляет слова, которые не в
состоянии перевести даже местный резидент ЦРУ Сэм Кобел, даром что три года жил
в Москве в облике слесаря-сантехника Семки и словечек всяких нахватался
изрядно.
Жмаков ли объявился в личине команданте Теодоро – бог весть.
Однако, между прочим, достоверно известно, что в батальоне «Аталкатль»
процветает самая разнузданная дедовщина, не чета генштабовской даже. Покончат с
дедовщиной, а заодно и с батальоном – глядишь, да и услышим вновь о Феде Жмакове,
вдруг да, чем черт не шутит, объявится он с чтением лекций «Опыт борьбы с
дедовщиной в условиях Кордильер». Тема-то актуальная вроде бы…
Брежнин луг
…Я узнал наконец, куда я зашел. Этот луг славится в наших
околотках под названием Брежнин луг. Я ошибся, приняв людей, сидевших вокруг
тех огней, за охотников. Это просто были ответственные работники, которые
стерегли табун Идеалов – коней вроде Пегасов, только красного цвета, в
золотистых цитатах. Выгонять перед вечером и пригонять на утренней заре табун
Идеалов – большой праздник для ответработников. Мчатся они с веселым гиканьем и
криком, горяча Идеалов, высоко подпрыгивают, звонко хохочут, мелькают цитаты,
мелькают… И даже верится в эти минуты неподдельного веселья, что
ответработники, как рассказывают мудрые старики, произошли от нас с вами…
Я сказал им, что заблудился, и подсел к ним. Они спросили
меня, откуда я, не состоял ли в уклонах, поддерживаю ли линию, вражьих голосов
не слушаю ли, помолчали, посторонились. Мы немного поговорили о трилогии всех
времен и народов. Кругом не слышалось почти никакого шума. Одни огоньки
тихонько потрескивали. На скатерке лежала разнообразная снедь, о которой я и не
знал, что такая бывает на свете, не говоря уж о том, чтобы знать ее названия.
Впрочем, запахи сами за себя говорили, и я поневоле вспомнил, как тот же мудрый
старец Ксенофобыч рассказывал, что в давние времена колбасу делали из мяса.
Тогда я ему не поверил по юношескому скептицизму, но сейчас устыдился – не
только делали, но и делают. И красная рыба, выходит, не поэтическая метафора
вроде «красного пахаря», а натуральное яство.
Всего пастухов было пять. Старшему из них, Феде, вы бы его
лет не дали. Он принадлежал, по всем приметам, к тем нашим страдальцам, что
вынуждены по служебной необходимости годами жить на разлагающемся Западе, о чем
они нам с плохо скрытой брезгливостью и тоской вещают с телеэкранов,
устроившись возле какого-нибудь псевдодостижения псевдокультуры вроде Эйфелевой
башни. И их становится жалко – мы тут под отеческой опекой, а они, бедолаги,
там в пасти и тисках. «Яркое солнце сегодня над Парижем, но не радует оно
парижан…» Да, это был Федя. Выехал он в поле не по нужде, а так, для забавы.
Второй малый, Павлуша, был неказистый, что и говорить, а все-таки он мне
понравился, глядел он очень умно и прямо, да и в голосе у него звучала сила.
Такие высоко взлетают, если не упадут, уж если ломают, так дочиста, строят, так
в сто этажей, в тысячу фундаментов. Лицо третьего, Илюши, было довольно
незначительно, он мне сразу увиделся аграрником, пережившим за свою нервную
жизнь великое множество починов – и «царицу полей», и торфяные горшочки, и
травополье, и экономную экономику. Пожалуй, и РЛПО переживет, подумал я
отчего-то. Четвертый, Костя, возбуждал мое любопытство задумчивым и печальным
видом, сразу заставившим думать, что к культуре имеет он самое прямое
отношение. Глаза его говорили: «Высказал бы я вам все обо всем, да ведь боком
выйдет…» Последнего, Ваню, я сперва было и не заметил: он лежал на земле
смирнехонько, прикорнув под французским плащиком, и только изредка выставлял
из-под него свою русую кудрявую головку. Несомненно, это был лидер официальной
молодежи, коего старшие товарищи готовили теперь для более взрослых постов.
Небольшой котельчик висел над одним из огней; в нем варились
омары. Я притворился спящим. Понемногу они опять разговорились. Вдруг Федя
обратился к Илюше и, как бы продолжая прерванный разговор, спросил его:
– Ну и что ж ты, так и видел Дедушку?
– Нет, я его не видел, да его и видеть нельзя, –
ответил Илюша, – а слышал. Да и не я один.
– А он у вас где показался?
– В райкоме.
– Ну так как же ты его слышал?
– А вот так. Пришлось нам с братом Авдюшкой, да с
Федором Михеевским, да с Ивашкой Косым, да с другим Ивашкой, что из «Красных
Холмов», да еще были там другие, человек десять, – как есть все бюро; ну и
пришлось нам в райкоме заночевать. Совещание было, помните, «К вопросу
интенсификации интенсивности экономичности Продовольственной программы в свете
основополагающей трилогии и личных указаний»? В аккурат после четвертой звезды,
как в народе говорят. Вот мы остались и легли все вместе, и зачал Авдюшка
говорить – что, мол, мужики, ну как Дедушка придет? И не успел он проговорить,
как за стеной, в моем кабинете, он и заходил. Сначала бумаги поворошил,
стенограммы, да шепчет: «Прозаседались…» Слышим, сейф сам собой распахнулся,
сводки о ходе битвы за урожай шуршат, а Дедушка уж громче: «Шаг вперед, два
шага назад!» А уж как до полки с исторической трилогией и прочими
основополагающими трудами дошел, вовсе осерчал, на пол их швыряет и в голос, в
голос: «Архиплуты! Феликса на вас нет, Феликса!» Мы все так ворохом и
свалились, друг под дружку полезли…
– Вишь как! – промолвил Павел. – Чего ж он
так?
– Да кто знает? Цитаты вроде в точности приводили,
Костя сам сверял… С тех пор в райкоме уж больше не ночуем – вдруг да не один
придет, с Феликсом? Ужасть!
Все помолчали.
– А что, – спросил Федя, – омары сварились?
Павлуша пощупал их:
– Нет, еще сыры… А вон звездочка покатилась. Хорошая
примета – знать, кому-то дадут скоро. Я первый увидел, мне первому и дадут.
– Нет, я вам что, братцы, расскажу, – заговорил
Костя тонким голоском. – Послушайте-ка, намеднись что Тятин при мне
рассказывал. Вы ведь знаете Гаврилова? А знаете ли, отчего он такой невеселый?
Пошел он раз, Тятин говорил, в лес по орехи, да и заблудился; зашел, бог знает
куды зашел. Уж он ходил, братцы мои, орехи собирал, а сам думал: как бы ему
отрасль свою, стало быть, в передовые вывести? И глядит, а перед ним на ветке
Зарубежная Фирма сидит, качается и его к себе зовет, а сама смеется: «Гаврилов,
давай совместное предприятие устроим! Все у нас ладом пойдет, только
поднапрячься как следует, да мозгами раскинуть, да шевелиться не за страх, а за
совесть!» Уж Гаврилов было авторучку вынул – контракт подписать, да, знать,
опамятовался и шепчет: «Госзаказ! Объективные трудности! Безрыночная экономика!
Не могу поступаться принципами. Она ж, нечисть иноземная, работать заставит,
как у них!» Тут Фирма, братцы мои, пропала, а Гаврилову тотчас и понятственно
стало, как ему из лесу выйти. А только с тех пор он все невеселый ходит.
