Привалившись к стене за закрытой дверью, она опустилась на
корточки и, раскачиваясь взад-вперед, зашлась в истерическом смехе, который
сменился пронзительным воем и утонул в завываниях ветра. Ей было слышно, как
внизу мертвый — оживший — Норт стучит кулаками по столу, словно кто-то вслепую
колотит по крышке гроба. Она подумала: а что, интересно, он видел, пока лежал
мертвый? Запомнил он что-нибудь или нет? Расскажет он или нет? Может быть, там,
внизу, обнаружатся тайны загробного мира? И что самое страшное — ей было
действительно интересно.
А внизу Норт с отрешенным, рассеянным видом вышел из бара на
улицу, в бурю, чтобы нарвать себе травки. И, может быть, человек в черном —
единственный оставшийся посетитель — проводил его взглядом. И, может быть, он
улыбался по-прежнему.
Когда, уже ближе к ночи, она все же заставила себя
спуститься вниз с зажженной лампой в одной руке и увесистым поленом — в другой,
человек в черном уже ушел. Не было и повозки. Зато Норт как ни в чем не бывало
сидел за столиком у дверей, словно он никуда и не отлучался. От него пахло
травкой, хотя и не так сильно, как можно было ожидать.
Он взглянул на нее и несмело улыбнулся.
— Привет, Элли.
— Привет, Норт.
Она опустила полено и принялась зажигать лампы, стараясь не
поворачиваться к нему спиной.
— Меня коснулась десница Божия, — сказал он чуть погодя. — Я
больше уже никогда не умру. Он так сказал. Он обещал.
— Хорошо тебе, Норт.
Лучина выпала из ее дрожащей руки, и она наклонилась ее
поднять.
— Я, знаешь, хочу прекратить жевать эту траву, — сказал он.
— Как-то оно мне не в радость уже. Да и негоже, чтобы человек, кого коснулась
десница Божия, жевал такую отраву.
— Ну так возьми и прекрати. Что тебе мешает?
Она вдруг озлобилась, и эта злоба помогла ей снова увидеть в
нем человека, а не какое-то адское существо, чудом вызванное в мир живых. Перед
ней был обычный мужик, пришибленный и забалдевший от травки, с видом
пристыженным и виноватым. Она уже не боялась его.
— Меня ломает, — сказал он. — И мне ее хочется, травки. Я
уже не могу остановиться. Элли, ты всегда была доброй ко мне… — Он вдруг
заплакал. — Я даже уже не могу перестать ссать в штаны. Кто я? Что я?
Она подошла к его столику и замерла в нерешительности, не
зная, что говорить.
— Он мог сделать так, чтобы я ее не хотел, — выдавил он
сквозь слезы. — Он мог это сделать, если уж смог меня оживить. Я не жалуюсь,
нет… Не хочу жаловаться… — Затравленно оглядевшись по сторонам, он прошептал: —
Он грозился меня убить, если я стану жаловаться.
— Может быть, он пошутил. Кажется, чувство юмора у него
есть. Пусть и своеобразное.
Норт достал из-за пазухи свой кисет и извлек пригоршню
бес-травы. Она безотчетно ударила его по руке и, испугавшись, тут же отдернула
руку.
— Я ничего не могу поделать, Элли. Я не могу… — Неуклюжим
движением он опять запустил руку в кисет. Она могла бы его остановить, но не
стала. Она отошла от него и вновь принялась зажигать лампы, уставшая до смерти,
хотя вечер едва начался. Но в тот вечер никто не пришел — только старик
Кеннерли, который все пропустил. Он как будто и не удивился, увидев Норта.
Наверное, ему уже рассказали, что было. Он заказал пива, спросил, где Шеб, и
облапал ее.
А чуть позже Норт подошел к ней и передал ей записку —
сложенную бумажку в трясущейся руке. В руке, которая не должна была быть живой.
— Он просил передать тебе это. А я чуть не забыл. А если бы
забыл, он бы вернулся и убил бы меня, это точно.
Бумага стоила дорого, и этот листок представлял собой
немалую ценность, но ей не хотелось брать его в руки. Ей было противно его
держать. Он был какой-то тяжелый — и страшный. На нем было написано:
Элис
— Откуда он знает, как меня звать? — спросила она у Норта,
но тот лишь покачал головой.
Она развернула листок и прочла:
Тебе интересно узнать про смерть. Я оставил ему слово. Это
слово ДЕВЯТНАДЦАТЬ. Скажешь ему это слово, и его разум раскроется. Он расскажет
тебе, что лежит там, за гранью. Расскажет тебе, что он видел.
Слово: ДЕВЯТНАДЦАТЬ.
Ты узнаешь, что хочешь знать.
Знание сведет тебя с ума.
Но когда-нибудь ты обязательно спросишь
Рано или поздно спросишь. Просто не сможешь держаться.
Удачи!:)
Уолтер о'Мрак
PS. Слово: ДЕВЯТНАДЦАТЬ.
Ты постараешься это забыть, но когда-нибудь оно вырвется,
это слово. Вырвется, как блевотина.
ДЕВЯТНАДЦАТЬ.
Да. Боже правый. Она знала, что так и будет. Оно уже дрожит
на губах — это слово. Девятнадцать, скажет она. Норт, послушай: девятнадцать. И
ей откроются тайны Смерти — мира за гранью жизни.
Рано или поздно ты спросишь.
Назавтра все было почти как всегда, разве что ребятишки не
бегали по пятам за Нортом. А еще через день возобновились и улюлюканье, и
издевки. Все вернулось на круги своя. Детишки собрали кукурузу, вырванную
бурей, и через неделю после воскрешения Норта сожгли ее посреди главной улицы.
Костер вспыхнул ярко и весело, и почти все завсегдатаи пивнушки вышли,
пошатываясь, поглазеть. Они были похожи на первобытных людей, дивящихся на
огонь. Их лица как будто плыли между пляшущими языками пламени и сиянием неба,
как будто присыпанного ледяным крошевом. Наблюдая за ними, Элли вдруг ощутила
пронзительную безысходность. Мрачные времена наступили в мире. Все распадалось
на части. И больше нет никакого стержня, который удержал бы мир от распада.
Где-то что-то пошатнулось, и когда оно упадет, все закончится. Она в жизни не
видела океана. И уже никогда не увидит.
— Если бы я не боялась, — пробормотала она. — Если бы я не
боялась, если бы я…
На звук ее голоса Норт поднял голову и улыбнулся. Пустой
улыбкой — из самого ада. Но она очень боялась. Решимости у нее не было. Только
барная стойка и шрам. И еще — слово. За плотно сомкнутыми губами. А что, если
позвать его прямо сейчас, притянуть ближе к себе — несмотря на кошмарную вонь —
и шепнуть ему на ухо… слово. Его глаза станут другими. Превратятся в глаза того
— человека в черной сутане. И Норт расскажет ей о Стране Смерти, что лежит за
пределами жизни земной и могильных червей.
Я никогда не скажу ему слово.
Но человек, который воскресил Норта и оставил для нее
записку — оставил, словно заряженный револьвер, который она когда-нибудь
поднесет к виску, — знал, как все будет.
