Постепенно дрезина — неповоротливая поначалу, после стольких
лет вынужденного бездействия — раскочегарилась и пошла гладко. Мальчик честно
пытался помочь, и стрелок иной раз уступал, но большей частью трудился один,
размашистыми движениями качая рычаг вверх-вниз. Подземная река оставалась их
верным попутчиком, то подступая совсем-совсем близко, то уходя дальше вправо.
Однажды она оглушила их мощным и гулким грохотом, словно вдруг пронеслась по
нартексу доисторического собора. А в другой раз шума воды стало почти не
слышно.
Казалось, скорость и ветер, бьющий в лицо от движения
дрезины, заменили собой зрение и вернули им ощущение пространства и времени.
Стрелок прикинул, что они делают от десяти до пятнадцати миль в час. Дорога шла
вверх, поднимаясь пологим, обманчиво незаметным уклоном, который, однако,
изрядно его утомил. Едва они остановились на отдых, стрелок сразу уснул как
убитый. Провизии осталось всего ничего, но ни стрелка, ни парнишку это уже не
волновало.
Стрелок еще не улавливал напряжения приближающейся
кульминации, но для него оно было таким же реальным (и нарастающим), как и
усталость от управления дрезиной. Они уже приближались к концу первой фазы… во
всяком случае, он приближался. Он себя чувствовал как актер, стоящий посередине
громадной сцены за минуту до поднятия занавеса: актер, который уже принял
необходимую позу и готовится произнести первую реплику, которая уже вертится в
голове; ему слышно, как невидимые пока зрители шуршат программками и
рассаживаются по местам. Теперь он уже постоянно ощущал где-то внутри, в
животе, тугой комок нехорошего предвкушения и был даже рад, что физическое
утомление помогает ему заснуть. А когда он засыпал, то спал как убитый.
Мальчик уже почти не разговаривал. Но однажды во время
привала, незадолго до того, как на них напали недоумки-мутанты, он спросил у
стрелка, почти робко, о том, как он стал взрослым.
— Мне надо знать, — сказал он.
Стрелок сидел, привалившись спиной к рычагу и держа во рту
папироску. (Кстати, запас табака тоже уже подходил к концу.) Он уже засыпал,
когда мальчик вдруг задал свой вопрос.
— А зачем тебе? — удивился стрелок.
— Просто мне интересно. — Голос мальчишки был на удивление
упрямым, как будто он хотел скрыть смущение. Помолчав, он добавил: — Мне всегда
было интересно, как люди становятся взрослыми. А спросишь у взрослых, так они
обязательно соврут.
— Кое-что ты уже знаешь, — сказал стрелок. — Но что я
рассказывал… это все-таки не о том, как я стал взрослым. Наверное, я начал
взрослеть уже после того… ну, о чем я тебе говорил…
— Расскажите о том, как вы вызвали на поединок учителя, —
попросил Джейк.
Роланд кивнул. Да, все правильно. Любому мальчишке было бы
интересно послушать такую историю.
— Но по-настоящему я повзрослел, когда папа отправил меня в
путешествие. И этапы этого путешествия стали этапами моего взросления. — Он
помедлил. — Однажды я видел, как вешали человека, которого не было.
— Человека, которого не было? Это как?
— Его можно было потрогать, но нельзя было увидеть.
Джейк кивнул с пониманием.
— Это был человек-невидимка.
Роланд удивленно приподнял бровь. Он раньше не слышал, чтобы
их так называли, этих людей, которых нет.
— Правда?
— Ага.
— Ну ладно, как скажешь. Но как бы там ни было, там были
люди, которые не хотели, чтобы я это делал, — они говорили, что они будут
прокляты, если я это сделаю, но этот парень… человек-невидимка… он насиловал
женщин. Знаешь, что это такое?
— Да, — сказал Джейк. — И у него это, наверное, легко
получалось, раз он невидимка. И трудно было его поймать?
— Об этом я расскажу в другой раз. — Роланд знал, что
другого раза уже не будет. Они оба об этом знали. — А еще через два года я
бросил девушку. В одном местечке, называлось оно Королевский Поселок. Бросил,
хотя не хотел бросать…
— Нет, вы хотели, — вдруг сказал мальчик. Он сказал это тихо
и даже мягко, но с явным презрением в голосе. — Потому что вам надо было дойти
до Башни. Вам надо было идти, несмотря ни на что… как этим ковбоям, на
отцовском канале.
Роланд почувствовал, как кровь жаркой волной прилила к лицу,
но, когда он заговорил, его голос оставался спокойным и ровным:
— Наверное, это и был мой последний этап взросления. Вот так
я и взрослел — от случая к случаю. Но когда что-то такое происходило, я понимал
это не сразу, истинный смысл происшедшего открывался мне позже.
До стрелка вдруг дошло, что он пытается уйти от ответа на
конкретный вопрос, заданный мальчиком, и он почувствовал себя неловко.
— Наверное, обряд совершеннолетия тоже был очередным этапом,
— нехотя выдавил он. — Такой официальный, почти стилизованный: что-то вроде
придворного бального танца. — Стрелок издал неприятный смешок.
Мальчик молчал.
— Нужно было доказать, что ты стал мужчиной. Доказать в
боевом поединке, — начал стрелок.
4
Лето и зной.
Полная Земля набросилась на истомленный край, точно
любовник-вампир, убивая почву своим исступленным жаром, а вместе с ней — и
посевы фермеров. Поля вокруг города-крепости Гилеада превратились в стерильную
белую пустошь. А в нескольких милях к западу, у самых границ, где кончался
цивилизованный мир, уже началась война. Новости, что приходили оттуда, были
неутешительными. Но даже они меркли перед безжалостным зноем, царившим здесь —
в самом центре. Скотина в загонах на скотных дворах стояла, тараща пустые
глаза, не в силах даже пошевелиться. Свиньи вяло похрюкивали, забыв не только о
ножах, уже наточенных в преддверии осени, но даже о том, чтобы плодиться и
размножаться. Люди, как всегда, жаловались на жизнь и проклинали налоги вместе
с военным призывом, но за всей этой политической игрой — апатичной, при всем
показном энтузиазме — скрывалась одна пустота. Центр обветшал, как протершийся
старый ковер, который сотню раз мыли, потом снова топтали ногами, выбивали и
вывешивали посушиться на солнышко. Нити, что удерживали последние самоцветы на
истощенной груди мира, уже распускались. Все распадалось. Земля затаила дыхание
— в то лето близящегося упадка.
Мальчик бесцельно бродил по верхнему коридору того каменного
пространства, которое было его домом, — он чувствовал, что готовится что-то
плохое, хотя и не понимал, что происходит. Он тоже был пуст и опасен и ждал
того, что наполнит эту внутреннюю пустоту.
С тех пор как повесили повара — того самого Хакса, у
которого всегда находилось что-нибудь вкусненькое для голодных мальчишек, —
минуло уже три года. За это время мальчик поправился и возмужал. И вот теперь,
одетый только в повылинявшие штаны из хлопчатобумажной ткани, четырнадцати лет
от роду, широкогрудый и длинноногий, он выказывал все признаки, что из него
выйдет храбрый и сильный мужчина. Он был еще девственником, но две бойкие
дочурки одного купца из Западного Города уже вовсю строили ему глазки. Он тоже
испытывал к ним влечение, и теперь оно проявлялось еще острее. Даже здесь, в
этом прохладном каменном коридоре, все его тело покрылось испариной.
