Немигающие звезды над головой светили тоже спокойно и ровно.
Миллионы миров и солнц. Головокружительные созвездия, холодное пламя всех
первозданных оттенков. Пока он смотрел, темно-лиловое небо сделалось черным.
Прочертив огненную дугу над Старой Матерью, во тьме мелькнул и погас метеор.
Огонь костра отбрасывал в ночь причудливые тени. Бес-трава медленно выгорала,
создавая новый узор — не идеограмму, а простенькое перекрестье линий,
навевающее смутный ужас своей чуждой бессмыслице определенностью. Стрелок
выкладывал траву для кострища, не думая о каких-то художествах. Главное, чтобы
хорошо горело. Но узор все-таки получился. Он рассказывал о черном и белом. О
человеке, который подправил бы перекосившуюся картину в незнакомом гостиничном
номере. Костер горел медленным, ровным пламенем, и фантомы плясали в его раскаленной
сердцевине. Стрелок их не видел. Он спал. Два узора, плоды искусства и ремесла,
слились воедино. Ветер стонал, словно ведьма, чье нутро разъедает рак. Его
капризные порывы то и дело подхватывали дурманящий дым и, кружась, овевали
стрелка. Так что он все же вдыхал дурман. И дурман творил сны, как едва
уловимое раздражение творит жемчужину в устричной раковине. Иной раз стрелок
стонал вместе с ветром. Но звезды были равнодушны к его тяжким стонам, как они
равнодушны к войнам, распятиям и воскресениям. И в этом тоже была своя горькая
привлекательность.
2
Он спустился с последнего из предгорий, ведя за собой мула,
чьи глаза, выпученные от жара, были уже мертвы. Три недели назад он миновал
последний городок, а потом был только заброшенный тракт, да еще изредка
попадались селения жителей приграничья — скопления хижин, покрытых дерном. То
есть когда-то это были поселения, но они давно превратились в отдельные хутора,
где обитали одни прокаженные и помешанные. Ему больше нравились полоумные. Один
из них дал ему компас «Силва» из нержавеющей стали и попросил передать эту
штуку Человеку Иисусу. Стрелок взял его с самым серьезным видом. Если он
встретит Его, он отдаст Ему компас. Вряд ли, конечно, он встретит Иисуса, но
всякое в жизни бывает. Однажды он видел тахина — это был человек с головой
ворона — и окликнул его, но несчастный уродец сбежал, прокаркав что-то похожее
на слова. Может быть, даже проклятия.
Последнюю хижину, где были люди, стрелок миновал пять дней
назад, и он уже начал подозревать, что никаких хижин больше не будет, но,
поднявшись на гребень последнего иссеченного ветром холма, увидел знакомую
низкую крышу, покрытую дерном.
Поселенец — на удивление молодой человек с взлохмаченными
волосами цвета спелой клубники, что свисали почти до пояса, — с неистовой
страстью пропалывал хилые кукурузные всходы. Мул издал жалобный хрип, поселенец
вскинул голову; он взглянул на стрелка, словно прицелился. Оружия у него не
было. Во всяком случае, на виду. Поселенец поднял обе руки в небрежном
приветствии, снова склонился над своей кукурузой на ближайшей к хижине грядке и
принялся вырывать и кидать через плечо бес-траву и зачахшие кукурузные стебли.
Его длинные волосы развевались на ветру. Здесь ветер дул прямиком из пустыни,
где нечему было его удержать.
Стрелок неспешно спустился с холма, ведя за собой мула,
который вез бурдюки с водой. Он встал на краю кукурузной делянки, отхлебнул
немного воды, чтобы во рту появилась слюна, и сплюнул на засохшую землю.
— Доброй жатвы твоим посевам.
— И твоим тоже, — отозвался молодой поселенец. Когда он
разогнулся, у него в спине что-то явственно хрустнуло. Он смотрел на стрелка
без страха. Его лицо — то есть та его малая часть, что просматривалась между
космами и бородой, — было чистым, его не тронула гниль проказы, а глаза, разве
что чуточку диковатые, казались глазами нормального человека. Не дурика. —
Долгих дней и приятных ночей тебе, странник.
— Тебе того же вдвойне.
— Это вряд ли. — Поселенец коротко хохотнул. — У меня ничего
нет, только бобы и кукуруза, — сказал он. — Кукуруза задаром, а за бобы надо
будет чего-нибудь дать. Мне их приносит один мужик. Заходит сюда иногда, но
никогда не задерживается надолго. — Поселенец опять рассмеялся. — Боится духов.
И еще — человека-птицу.
— Я его видел. Человека-птицу, я имею в виду. Он от меня
убежал.
— Ага. Он заблудился. Говорит, что он ищет какое-то место.
Называется Алгул Сьенто, только он иногда называет его Синим Небом или
Небесами. Я лично понятия не имею, где это. Ты не знаешь, случайно?
Стрелок покачал головой.
— Ладно… он не кусается и никому не мешает, так что хрен с
ним. А ты сам живой или мертвый?
— Живой, — отозвался стрелок. — Ты говоришь, как мэнни.
— Я был мэнни, но очень недолго. Быстро понял, что это не
для меня; уж больно они компанейские, на мой взгляд, и вечно их тянет искать
дырки в мире.
"Это точно, — подумал стрелок. — Мэнни — великие
путешественники".
Еще мгновение они молча разглядывали друг друга, а потом
поселенец протянул стрелку руку.
— Меня зовут Браун.
Стрелок пожал его руку и назвал себя. И в этот момент тощий
ворон каркнул на крыше землянки. Поселенец ткнул пальцем в ту сторону:
— А это Золтан.
При звуке своего имени ворон еще раз каркнул и слетел с
крыши прямо на голову Брауну, где и устроился, вцепившись обеими лапами в
спутанную шевелюру.
— Драть тебя во все дыры, — отчетливо прокаркал ворон. — И
тебя, и кобылу твою.
Стрелок дружелюбно кивнул.
— Бобы, бобы, нет музыкальней еды, — вдохновенно
продекламировал ворон, польщенный вниманием, — чем больше сожрешь, тем звончей
перданешь.
— Это ты его учишь?
— Сдается мне, ничего больше он знать не хочет, — отозвался
Браун. — Я как-то пытался его научить "Отче наш". — Он обвел взглядом
безликую твердь пустыни. — Но, сдается мне, Отче наш — не для этого края. Ты
стрелок. Верно?
— Да. — Он сел на корточки и достал кисет с табаком. Золтан
перелетел с головы Брауна на плечо стрелка.
— А я думал, стрелков больше нет.
— Есть, как видишь.
— Ты из Внутреннего мира?
Стрелок кивнул.
— Только я там давно не был.
— Там еще что-то осталось?
Стрелок не ответил и сделал такое лицо, что сразу стало
понятно: лучше не поднимать эту тему.
— Наверное, гонишься за тем, другим.
— Да, — ответил стрелок и тут же задал неизбежный вопрос: —
Давно он тут проходил?
Браун пожал плечами.
