— Седьмая — Жизнь, — тихо вымолвил человек в черном. — Но не
твоя.
— И где ее место в раскладе?
— Сейчас тебе этого знать не дано, — сказал человек в
черном. — Как, впрочем, и мне. Я не тот великий и могучий, кого ты ищешь. Я
всего лишь его эмиссар. — Он небрежно смахнул карту в догорающий костер. Она
обуглилась, свернулась в трубочку и, вспыхнув, рассыпалась пеплом. Стрелка
охватил неизбывный ужас. Сердце в груди обратилось в лед.
— Теперь спи, — все так же небрежно проговорил человек в
черном. — "Уснуть! И видеть сны…" и все в том же духе.
— Я тебя задушу, — пригрозил стрелок. — Чего не смогли
сделать пули, может быть, смогут руки. — Его ноги как будто сами оттолкнулись
от земли, и он яростно перемахнул через костер, протянув руки к человеку в
черном. Тот лишь улыбнулся и как будто вдруг увеличился в размерах, а потом
стал отступать, удаляясь по длинному гулкому коридору. Мир наполнился
язвительным смехом, а стрелок падал куда-то вниз, умирал, засыпал…
И был ему сон.
3
Пустая вселенная. Никакого движения. Вообще ничего.
И в пустоте, ошеломленный, парил стрелок.
— Да будет свет, — прозвучал равнодушный голос человека в
черном, и стал свет. И стрелок отстраненно подумал, что свет хорош.
— Теперь — тьма, и звезды во тьме, и под небом вода.
И стало так. Он парил над бескрайним морем. Над головою
мерцали неисчислимые звезды, но там не было ни одного из созвездий, что
указывали стрелку путь по его долгой жизни.
— Да явится суша, — повелел человек в черном. И стало так.
Сотрясаемая мощными судорогами, поднялась она из вод: бурая и бесплодная,
покрытая трещинами, неспособная родить живое. Вулканы извергали потоки
нескончаемой магмы, выступая на поверхности земли, точно гнойные прыщи на
безобразном лице какого-нибудь созревающего подростка.
— Отлично, — проговорил человек в черном. — Неплохое начало.
Да будут растения разные. Деревья. Трава и луга.
И стало так. По земле разбрелись динозавры, хрипло рыча и
оглашая ее громким ревом; они пожирали друг друга и увязали в пузырящихся
гнилостных топях. Первобытный тропический лес распростерся повсюду. Гигантские
папоротники тянули к небу ажурные листья, по которым ползали жуки о двух
головах. Стрелок все это видел. И все же он чувствовал, что это еще далеко не
предел.
— Теперь — человек, — тихо вымолвил человек в черном, но
стрелок уже падал… падал в бездонные небеса. Горизонт беспредельной и тучной
земли начал вдруг изгибаться. Да, все утверждали, что он изогнут, а Ванни, его
учитель, говорил, что это было доказано еще до того, как мир сдвинулся с места.
Но чтобы увидеть такое своими глазами…
Все дальше и дальше, выше и выше. Континенты, затянутые
перистыми облаками, обретали свои завершенные очертания перед его изумленным
взором. Атмосфера, точно плацента, хранила рождающуюся планету. И солнце,
восходящее над землей…
Он закричал и закрыл глаза рукой.
— Да будет свет!
Голос, призвавший свет, уже не был голосом человека в
черном. Он разнесся над миром исполинским эхом, наполнил собой все пространство
этого мира, все пространство между мирами.
— Свет!
Он падал, падал.
Солнце стремительно удалялось, превращаясь в мерцающую
точку. Красная планета, испещренная каналами, проплыла у него перед глазами.
Вокруг нее, в бешеном кружении, вращались два спутника. Дальше был вихревой
пояс камней и гигантская планета, окутанная клубами газа, слишком большая для
того, чтобы сохранить свою целостность, и потому сплющенная у полюсов. А еще
дальше — сверкающий мир, окруженный кольцом ледяных осколков.
— Свет! Да будет…
Еще миры. И еще. Один, другой, третий. И далеко за пределами
этих миров — последний одинокий шар из камня и льда, вращающийся в мертвой тьме
вокруг своего солнца, которое блестело не ярче, чем стершаяся монетка.
А еще дальше — мрак.
— Нет, — сказал стрелок, и его голос утонул в темноте, в
той, что чернее кромешной тьмы. По сравнению с ней самая черная ночь
человеческой души казалась сияющим полднем, мрак под горной грядой — пятнышком
грязи на лике света. — Больше не надо. Не надо, пожалуйста…
— СВЕТ!
— Хватит. Не надо… пожалуйста…
Звезды сжимались и гасли. Целые туманности свертывались,
сливаясь друг с другом, и превращались в хаотичное скопление расплывающихся
пятен. Вокруг него корчилась, рассыпаясь на части, сама вселенная.
— Пожалуйста, хватит, не надо, не надо, не надо…
Вкрадчивый голос человека в черном прошептал у него над
ухом:
— Тогда отступись. Оставь мысли о Башне. Иди своей дорогой,
стрелок, и спасай свою душу. Это будет нелегкий труд — чтобы спасти свою душу.
Он взял себя в руки. Потрясенный и одинокий, окутанный
мраком, исполненный ужаса перед сокровенным смыслом, который открылся ему в
одночасье, он взял себя в руки и дал свой последний ответ:
— НИКОГДА!
— ТОГДА — ДА БУДЕТ СВЕТ!
И стал свет. Он обрушился на стрелка как молот — великий,
первозданный свет. И сознание погибло, растворившись в сиянии. Но прежде чем
это случилось, стрелок успел кое-что разглядеть — очень важное, исполненное
глубокого смысла. Он отчаянно ухватился за это видение и погрузился в себя, ища
убежища там, внутри, — пока этот пронзительный свет не ослепил его и не выжег
разум.
Он бежал света и знания, что заключал в себе этот свет, — и
вернулся в сознание, вновь стал собой. Как и все мы; как лучшие из нас.
4
Была ночь. Та же или другая — распознать невозможно. Он
вырвался из взвихренного мрака, куда увлек его демонический прыжок к человеку в
черном, и посмотрел на поваленный ствол окаменелого дерева, на котором сидел
Уолтер о'Мрак (как его иногда называли). Но там не было никого.
Его охватило безмерное чувство отчаяния — Боже правый, опять
все сначала, — и тут у него за спиной раздался голос человека в черном:
— Я здесь, стрелок. Мне просто не нравится, когда ты
подходишь так близко. Ты разговариваешь во сне. — Он хохотнул.
Стрелок, пошатываясь, поднялся на колени и обернулся. От
костра остались лишь красные мерцающие угольки, серый пепел и знакомый
ничтожный узор от сгоревших дров. Человек в черном сидел у кострища и,
неприятно причмокивая губами, доедал жирные остатки крольчатины.
