Унылый, уродливый край. С тех пор как стрелок покинул
Прайстаун, дождь шел два раза, и оба раза как будто нехотя. Даже трава
тимофеевка была желтой и вялой. Это страна не для жизни: разве что быстро
пройти ее и забыть. И никаких следов человека в черном. Но возможно, он сел в
карету.
Дорога изогнулась дугой. Сразу за поворотом стрелок
остановился и глянул вниз, на Талл. Городок расположился на дне чашевидной
долины — поддельный самоцвет в дешевой оправе. Кое-где горел свет, в основном
огни сосредоточились там, где звучала музыка. Улиц вроде бы было четыре, три из
которых шли под прямым углом к проезжему тракту, служившему одновременно и
главной улицей городка. Может, тут есть ресторанчик. Сомнительно, впрочем, но
вдруг… Стрелок прикрикнул на мула: "Пошел!"
Теперь дома вдоль дороги стояли все чаще, но почти все —
по-прежнему необитаемые. Стрелок миновал крохотное кладбище. Заплесневелые,
покосившиеся деревянные плиты утонули в буйно разросшейся бес-траве. А еще
через пять сотен футов стрелок поравнялся с изжеванным указателем с надписью: ТАЛЛ.
Краска пооблупилась, так что разобрать надпись на указателе
стало практически невозможно. Чуть подальше был еще один указатель, но стрелок
так и не смог прочитать, что там написано.
Дурашливый хор полупьяных голосов поднялся в последнем
протяжном куплете "Эй, Джуд" — "Наа-наа-наа наа-на-на-на… эй,
Джуд…" — едва стрелок вступил в черту городка. Звук был мертвым, как
гудение ветра в дупле прогнившего дерева. И лишь прозаическое бренчание
кабацкого пианино удержало стрелка от серьезных раздумий о том, уж не вызвал ли
человек в черном призраков, чтобы населить ими этот заброшенный город. Эта
мысль вызвала у него улыбку.
На улицах были люди. Не много, но были. Три дамы — все три в
черных брюках и одинаковых блузах с высокими стоячими воротниками — прошли мимо
стрелка по другой стороне дороги, подчеркнуто глядя в сторону. Их лица как
будто плыли над неразличимыми под свободной одеждой телами, точно большие
бледные шары с глазами. Мрачного вида старик в соломенной шляпе, крепко сидящей
на самой макушке, наблюдал за ним со ступеней крыльца заколоченной бакалейной
лавки. Худющий портной, занятый с поздним клиентом, на мгновение прервал работу
и проводил стрелка взглядом; он даже поднес к окну лампу, чтобы получше
разглядеть. Стрелок кивнул. Ни портной, ни клиент не кивнули в ответ. Он
буквально физически ощущал, как их взгляды впились в кобуры у него на бедрах.
Пацан лет тринадцати и девчонка — то ли его сестра, то ли подружка — перешли
через улицу, помедлив какую-то долю мгновения. Прошли, поднимая ногами пыль,
зависавшую в воздухе маленькими облачками. Здесь, в городке, фонари работали,
но это были не электрические фонари; их стекла давно потускнели от толстого
слоя масляного нагара. Кое-где фонари были разбиты. Была тут и платная конюшня,
которая держалась, наверное, только тем, что через городок проходил маршрут
почтовых карет. Сбоку от входа в конюшню трое мальчишек молча сидели на
корточках возле поля для игры в шарики, начерченного в пыли, и смолили
самодельные папиросы из кукурузных оберток. Их длинные тени пролегли через
дворик. У одного была шляпа со скорпионьим хвостом, лихо заткнутым за ленту. У
второго — бельмо на вздутом, вылезающем из орбиты глазу. На левом.
Стрелок провел мимо них мула и заглянул в сумрачные глубины
конюшни. Единственная лампа еле-еле коптила. В ее рассеянном свете вздрагивала
и плясала тень — долговязый нескладный старик в комбинезоне, натянутом прямо на
голое тело, поддевал громадными вилами большие охапки сена и размашисто, с
уханьем, переваливал их на сеновал.
— Эй! — окликнул его стрелок.
Вилы дрогнули, и хозяин с раздражением обернулся.
— Себе поэйкай!
— У меня мул.
— Хорошо тебе.
Стрелок швырнул в полутьму золотой. Тяжелую, неровно
обточенную по краям монету. Она сверкнула и глухо звякнула о старые доски,
посыпанные сечкой.
Хозяин вышел вперед, наклонился, поднял золотой,
подозрительно покосился на стрелка и, на мгновение задержав взгляд на его
портупеях, кисло кивнул.
— Надолго его оставляешь?
— На ночь, на две. Может, больше.
— У меня нету сдачи.
— Сдачи не надо.
— Стреляные денежки, — буркнул хозяин.
— Что?
— Ничего. — Хозяин подхватил уздечку и повел мула в сарай.
— И почисти его хорошенько! — крикнул стрелок вдогонку. —
Приду — проверю!
Старик даже не обернулся. Стрелок вышел к мальчишкам, что
сидели у поля для шариков. Он еще раньше заметил, что они наблюдают за их
перепалкой со старым хрычом. Причем наблюдают с презрительным интересом.
— Долгих дней и приятных ночей, — сказал стрелок, пытаясь
завязать разговор.
Нет ответа.
— Вы, ребята, здесь, что ли, живете? В городе?
Нет ответа. Но парень со скорпионьим хвостом на шляпе,
похоже, кивнул головой.
Один из мальчишек вынул изо рта лихо скрученную папироску из
кукурузной обертки, зажал в кулаке зеленый шарик — кошачий глаз — и пульнул его
в круг на земле. Шарик ударил в «квакушку» и выбил ее за пределы поля. Парнишка
поднял свой камушек и приготовился к новому "выстрелу".
— Где тут можно поесть? — спросил стрелок.
Один из них, самый младший, соизволил-таки поднять голову.
Уголок его рта украшала здоровая блямба простуды, но глаза у него были вполне
нормальные и пока что бесхитростные и наивные. Впрочем, в таком тухлом месте
эта наивность долго не протянет. Он смотрел на стрелка с плохо скрываемым
удивлением, очень трогательным и одновременно пугающим.
— У Шеба бывают бифштексы.
— Это в том кабаке?
Мальчик кивнул:
— Ага.
Взгляды его товарищей сделались вдруг колючими и
враждебными. Мальчишке, похоже, придется дорого заплатить за то, что он говорил
с чужаком так дружелюбно.
Стрелок поднес руку к полям своей шляпы.
— Благодарствую, парни. Было приятно узнать, что в этом
городе есть еще люди, у которых хватает мозгов, чтобы связно складывать звуки в
слова.
Он поднялся на дощатый настил и зашагал вниз по улице к
заведению Шеба. За спиной у него прозвучал звонкий презрительный голос кого-то
из тех, двоих. Совсем еще детский дискант:
— Травоед! И давно, интересно, ты дрючишь свою сестру,
Чарли? Травоед!
А потом — звук удара и плач.
