Выходя, Жозе Анайсо сказал управляющему: Когда появятся мои друзья, передайте, пожалуйста, что я скоро вернусь. Непременно передам, сеньор, не беспокойтесь, отвечал тот, не сводя глаз с Жоаны Карды, но во взгляде его не было вожделения, а лишь ни к чему конкретно не относящаяся настороженность, столь свойственная всем управляющим. Они спустились по лестнице, миновав литую фигурку, изображавшую довольно условного средневекового рыцаря, а, может, пажа — ему бы, держа в руке зажженный светильник в виде шара, стоять на каком-нибудь мысу — Сан-Висенте, Эспишел, Рока, Финистерре или в ином месте, которое хоть и не носит столь громкого имени, но терпит не меньше, сдерживая беспрестанный натиск волн, и в этом случае наш рыцарь или паж не остался бы незамеченным, ибо Жозе Анайсо и Жоана Карда, проходя мимо, даже не взглянули на него, поскольку у них и других забот хватало — пусть даже они, будучи спрошены, и не сумели бы сказать, каких именно.
Когда сидишь в прохладе отеля, в этой вековом полумраке, трудно представить себе, какая жара на улице. Если ещё не забыли, дело происходит в августе, а климат на Пиренеях не изменился от того, что полуостров отплыл от континента на ничтожные полтораста километров, если, конечно, скорость его, как по радио объявили, остается неизменной, вот ведь, всего пять дней прошло, а кажется — год. Немудрено, что Жозе Анайсо произнес то, что и должен был: Прогулки по такому пеклу, да ещё с чемоданом и с палкой меня не прельщают, мы через десять минут заживо сваримся, лучше посидим в кафе, выпьем прохладительного. Лучше бы в саду, в тени, на скамеечке. Ну, что же, есть тут и сад поблизости — парк Дона Луиса, знаете? Знаю(хоть и не местная. Ах, вы не местная, бессмысленно повторил Жозе Анайсо. Они спустились по Розмариновой улице, он нес её чемодан и палку, можно представить себе, как нелестно думали бы о нем прохожие, не возьми он у дамы чемодан, и какой малопристойный оборот приняли бы их суждения о даме, шествующей по Лиссабону с палкой в руке: все мы чересчур приметливы, все горазды на суждения и осуждения, только дай повод, а не дашь — и без него обойдемся. В ответ на восклицание своего спутника Жоана Карда ответила лишь, что прибыла сегодня, поездом, и с вокзала направилась прямо в отель, а обо всем прочем нам ещё узнать предстоит.
И вот они сидят в тени деревьев, и он спрашивает: Что же привело вас в Лиссабон, зачем вы нас искали? За тем(что вы и ваши друзья имеете отношение к тому, что происходит А что происходит? Вы отлично понимаете, о чем я — наш Пиренейский полуостров отделился и поплыл. Порой мне и самому кажется, что мы причастны к этому, а порой я думаю, что просто все мы трое сошли с ума. Когда представишь себе, как вокруг звезды крутится некая планета, днем и ночью, в холод и зной, крутится, крутится, крутится почти в полной пустоте, где есть лишь какие-то исполинские небесные тела, о которых мы ничего, кроме имени, нами же данного, не знаем, или подумаешь, что такое время, о котором мы на самом деле не знаем совсем ничего, тоже можно сойти с ума. Вы что — астроном? — спросил Жозе Анайсо, вспомнив Марию Долорес, антрополога из Гранады. Нет, не астроном и не полоумная. Простите, я ляпнул не подумав, у нас у всех нервы немного расшатались, слова наши выражают совсем не то, что должны были бы: иногда — больше, чем следует, иногда меньше, чем хотелось бы, в общем, простите. Прощаю. Вы меня сочтете скептиком, но со мною лично ничего необычайного, если не считать скворцов. не случилось, хотя. Хотя — что? Совсем недавно, в отеле, когда я вошел в комнату, где вы сидели, то почувствовал себя, словно на палубе корабля, такое со мной было впервые. Ну, а мне казалось, будто вы идете ко мне из какой-то дальней дали. Вот-вот, а там всего три-четыре шага.
Налетевшие внезапно со всех четырех концов скворцы расселись по деревьям. С окрестных улиц бежали люди, задирали голову к небесам, тыкали пальцем. Ну вот, опять они, с досадой сказал Жозе Анайсо, теперь и не поговорить, поглядите, сколько народу. В этот миг скворцы, как всегда, разом и дружно взвились в небеса, закрыв черной трепещущей тучей весь сад, а люди закричали: кто — со страху, кто — желая распугать их, кто — от восторга. Жоана Карда и Жозе Анайсо глядели, не понимая, что происходит, а туча меж тем вытянулась и истончилась, стала клином, крылом, стрелой, и скворцы, сделав три стремительных круга над садом, двинулись к югу, перелетели реку, исчезли вдали, скрылись за горизонтом. Собравшиеся зеваки — они же ротозеи — дивились и ахали от изумления, а иные — от разочарования, и через несколько минут сад был уже пуст, вновь повеяло жаром, а на скамейке сидели мужчина и женщина, стоял чемодан, лежала вязовая палка. Жозе Анайсо сказал: У меня такое впечатление, что они больше не вернутся, а Жоана Карда: Теперь я вам расскажу, что было со мной.
С учетом важности сведений, поведанных Жоаной Кардой, решили, что ей будет неблагоразумно останавливаться в том же отеле, на крыше коего все ещё были разложены сети, ожидавшие — хоть и напрасно, как мы с вами знаем возвращения скворцов. Мудрое было решение, и благодаря ему удалось избежать того, чтобы женщина, столь блестяще владеющая рапирой метафизики, попала в одну западню с тремя подозреваемыми, если не обвиняемыми субъектами. Выражаясь не столь витиевато и заумно, скажем, что поселилась Жоана Карда в отеле «Боржес», в самом средоточии квартала Шиадо, поселилась там вместе со своим чемоданом и палкой, которая, к прискорбию, была именно палкой, а не телескопическим штативом, не складывалась и в чемодан не влезала, а потому и вызывала не только недоуменные взгляды прохожих на улице и портье в гостинице, но и шуточки, призванные скрыть удивление и пропускаемые обладательницей этой палки — не костыля, не посоха, не трости — мимо ушей. В конце концов, нет такого декрета, чтоб нельзя было постоялице внести в свой номер хоть дубовую палицу, а уж тем более — эту тонкую палку длиной не более полутора метров, легко помещавшуюся в кабине лифта — а приткнешь её в уголок, она будет вовсе незаметна. Беседа Жозе Анайсо с Жоаной Карда продолжалась, виясь и ветвясь, даже и после захода солнца, и на каждом её витке приходили собеседники к выводу о том, что во всех этих происшествиях естественного было мало, и происходило нечто подобное тому, как если бы место естественности прежней и привычной заняла некая новая естественность, пришла без судорог и перебоев, не меняя цветов действительности, что нимало не облегчает её постижения. Впрочем, так нам и надо: сами виноваты, слишком привержены к драматическим эффекты, встаем на котурны и делаем театральные жесты: вот, скажем, дивит и изумляет нас таинство деторождения, когда исходящее в стонах и криках тело, лопнув наподобие перезревшей инжирины, выпускает на свет божий другое тело, — это истинное чудо, спору нет, но ведь не меньшее чудо и извержение раскаленного семени, и его гибельный марафон, завершающийся медленным самосозиданием нового бытия, причем собственными силами, хоть, конечно, и не без посторонней помощи, и чтобы далеко не ходить за примером, сообщим, что пишущий эти строки сам неисцелимо невежественен насчет того, что и как с ним было и происходило тогда, как, впрочем, не вполне внятно ему и творящееся сейчас. И Жоана Карда сказать может не больше того, что знает, а знает она лишь это: Лежала на земле палка, я подобрала её и провела по земле черту, может, из-за этого все и началось, мне ли о том судить, нужно пойти и своими глазами взглянуть. Так судили они и рядили, и расстались лишь в сумерках — она отправилась вверх, в отель «Боржес», он — вниз, в «Брагансу», испытывая при этом сильнейшие угрызения совести: как же так, духу не хватило разузнать, что сталось с моими друзьями, тварь я неблагодарная, стоило лишь появиться этой женщине, и я на целый день заслушался её россказней. Пойти нужно, взглянуть своими глазами, повторила Жоана Карда, поменяв для пущей убедительности порядок слов, ибо во многих случаях сказать то же да не так же есть наилучшее и единственное решение. У входа в гостиницу Жозе Анайсо поднимает глаза к небу, но от скворцов ни пушинки, ни перышка, а крылатая тень, мелькнувшая над головой стремительно и плавно, как потаенная ласка, это летучая мышь, что отправилась промышлять комаров и жучков. Уже вспыхнул электричеством стеклянный шар в руке у рыцаря на площадке, который словно говорит постояльцу «Добро пожаловать», но тот не удостаивает его и взглядом: Славная ночка мне предстоит, если Педро Орсе и Жоакин Сасса не вернулись.
