Миновали городок Помбал, и Жоана Карда нарушила молчание: Там впереди будет дорога на Соуре, свернем на нее, и с тех пор, как покинули Лиссабон, она впервые указала точный маршрут: казалось путникам, что они едут в густом тумане или, если вспомнить общую обстановку, — очутились, подобно древним мореплавателям, посреди бушующих валов и готовы были воскликнуть: Мы в море, море нас несет, куда несет нас море? Скоро узнаете. Через Соуре проскочили не останавливаясь и двинулись дальше по узким дорогам, пересекавшимся, расходившимся надвое и натрое, а иногда — кружившимся, казалось, на месте, покуда не доехали до какой-то деревни, объявлявшей о своем названии придорожным щитом — Эрейра. Это здесь, сказала Жоана Карда.
Жозе Анайсо — его черед был вести машину — резко затормозил, словно черта была проведена здесь, посреди дороги, а он чуть не пересек её, и не потому, что боялся разрушить её — по словам Жоаны Карды, сделать это невозможно — а от некоего священного ужаса, охватывающего даже самых закоренелых скептиков в те минуты, когда привычное и повседневное рвется, как ниточка, от неосторожного и небрежного движения руки, не берущей на себя никаких обязательств, если только это не обязательства сберечь, укрепить, протянуть её ещё дальше. Жоакин Сасса, выглянув наружу, увидел дома, деревья над крышами, убранные поля, а за ними угадывались затопленные водой рисовые плантации — скорей всего, это кроткое озеро Мондего, а не какой-нибудь лесной ручей. Если бы мысль эта пришла в голову Педро Орсе, то в нашей истории непременно появилась бы фигура Дон Кихота, во всем своем печальном образе скачущего нагишом по скалам Сьерра-Морены, но совершенно ни к чему были бы тут к слову пришедшиеся сцены из романа о странствующем рыцаре, и потому Педро Орсе, выйдя из машины, ограничивается тем, что убеждается — да, и здесь земля дрожит. Жозе Анайсо обошел Парагнедых, распахнул, истый джентльмен, правую дверцу, притворяясь, что не замечает добродушно-иронической ухмылки Жоакина Сассы, принял от Жоаны Карды вязовую палку, протянул руку, чтобы помочь даме выйти, она подала ему свою, и они соединились дольше и крепче, чем нужно для того, чтобы поддержку обеспечить и принять, причем было это уже не в первый раз, нет, далеко не в первый, а во второй — в первый и до сей поры единственный руки их нашли друг друга благодаря внезапному толчку автомобиля, но Жозе Анайсо и Жоана Карда не сказали тогда — как, впрочем, и сейчас — ни слова, тем паче, что слова, хоть выкрикни их, хоть прошепчи, все равно не умеют так льнуть и приникать друг к другу.
Воистину, пришла пора объясниться — да нет, не в том смысле объяснений требует Жоакин Сасса, который, как капитан корабля, вскрывая запечатанный конверт с секретной картой и нанесенным на неё новым курсом, боится обнаружить в нем чистый листок бумаги: Ну, дальше что? Дальше двинемся вот этой дорогой, отвечала Жоана Карда, а пока будем идти, я расскажу вам то, чего ещё не говорила, но не потому, что это имеет отношение к цели нашего приезда, а просто — пора представиться тем, кто последовал за мной в такую даль. Могли бы сделать это раньше, говорит Жозе Анайсо, ещё в Лиссабоне или по дороге. Да зачем же: либо вы поехали со мной, поверив одному моему слову, либо слово это требовалось подтвердить множеством иных, и тогда грош ему цена. Ага, значит, нас ждет награда за то, что поверили вашему слову. Но мне решать, какой будет эта награда и когда вручать её. Жозе Анайсо не пожелал отвечать на это, сделав вид, что увлеченно рассматривает линию черных тополей на горизонте, но услышал, как Жоакин Сасса пробурчал: Ай да девочка. Я уже не девочка, улыбнулась Жоана Карда, но и не бой-баба, какой могу показаться. Я вовсе вас таковой не считаю. Властная, самонадеянная, самоуверенная, палец в рот не клади, да? Скажите просто — «таинственная», и этого будет достаточно. В самом деле: здесь есть тайна, и я не привезла бы сюда никого, кто поверил бы, не увидев все собственными глазами, даже вы не поверите, а потом даже вам не поверят. Но вы оказали нам эту милость, привезя нас сюда. Я привезла, и мне повезло, ибо хватило одного только слова. Дай Бог, чтоб других не понадобилось. Диалог этот вели Жоана Карда и Жоакин Сасса, а двое их спутников участия в нем не принимали: Педро Орсе — оттого что не понимал, о чем идет речь, а Жозе Анайсо, явно терявший терпение и сдерживавшийся с трудом — добровольно самоустранившись. Заметьте, что ситуация с зеркальной точностью, порождающей неизбежные различия, повторяла ту, что возникла в Гранаде, когда Мария Долорес говорила с одним португальцем, хоть предпочла бы — с другим. Но в данном случае все со временем станет на свои места, ибо недаром сказано: Тот, кого жажда одолела, мимо рта не пронесет.
И вот они уже идут по тропинке гуськом, потому что она узкая, и Педро Орсе замыкает шествие: ему потом все объяснят, если, конечно, ему и в самом деле есть дело до португальских дел. Я живу в Коимбре, начала Жоана Карда, а сюда в Эрейру приехала, когда с мужем развелась, месяц назад, мотивы какие? да стоит ли об этом говорить, порой и одного мотива достаточно, а иногда и целую симфонию собери — не хватит, и жаль мне вас, если жизни каждого из вас этому до сих пор не научили, я не оговорилась: «жизни», а не «жизнь», у нас у всех их несколько и притом разных, и слава Богу, что одни убивают другие, иначе жить было бы невозможно. Она перепрыгнула через довольно широкий ручей, а мужчины — следом, и, воссоединясь на другом бережку, вновь зашагали по мягкой песчаной почве, намытой во время паводка. Приехала сюда, тут у меня родные, продолжала Жоана Карда, мне хотелось подумать, но не о том, верно я поступила, неверно, — знаете эти качели? сделанного не вернешь, а просто о жизни, зачем она нужна, зачем я ей нужна, и пришла к единственному выводу, что не знаю этого. По лицам Жоакина Сассы и Жозе Анайсо видно было, что они несколько сбиты с толку: женщина, с палкой в руке объявившая в Лиссабоне о некой землемерной небывальщине, здесь, в полях Мондего, расфилософствовалась да ещё в такой невыносимой, все усложняющей манере, когда вместо уже сказанного «да» говорится «нет», и сказано будет «нет» наперекор давно произнесенному «да». Жозе Анайсо, как человеку образованному, легче примениться ко всем этим несообразностям, а вот Жоакин Сасса их только смутно ощущает, и потому они смущают его душу вдвойне. Жоана Карда, остановясь, ибо они уже совсем рядом с тем местом, куда она вела их, досказывает то, что ещё осталось, а прочее высказано будет в другое время: И я отправилась в Лиссабон искать вас не столько потому, что и с вами происходили какие-то чудеса, нет: мне показалось, что вы, в точности как и я, чужды той внешней логике, которой подчиняется мир, и безмерно было бы мое разочарование, откажись вы сопровождать меня, но вы не отказались, и, может быть, я ещё сумею что-нибудь почувствовать — сейчас или потом, после того, как все потеряю, а теперь идемте.
Эта удаленная от реки, окольцованная высокими тополями круглая прогалина или поляна, которой никогда не касался заступ или лемех, встречается не так редко, как принято считать — вступим на нее, и время остановится, и вместо тишины услышим безмолвие, и мороз пойдет по коже, но не потому, что здесь творятся чудеса, происходит волшба, что это ворота в потусторонний мир или на тот свет: да нет, это просто деревья, окольцовывающие поляну, от сотворения мира будто нетронутую, разве что песком её умягчило, но под песком оказывается плодородный слой, а спрос с того, кто посадил здесь деревья таким образом. Жоана Карда завершает свои объяснения: Вот сюда я пришла поразмышлять о своей жизни, должно быть, это самое тихое место в мире, самое тихое, но и самое беспокойное, не стоило бы вам об этом говорить, но если бы вы не попали сюда, то и понять бы не смогли, и вот в один прекрасный день, ровно две недели назад, когда я пересекала эту полянку из конца в конец, хотела присесть в тени вон того дерева, нашла я эту палку, она лежала на земле, а откуда взялась неизвестно, ещё накануне её здесь не было, мне даже показалось, что кто-то специально её положил, аккуратно пристроил, но я не обнаружила ничьих следов — только свои собственные да тех людей, что проходили здесь сто веков назад. Жоана Карда, останавливая своих спутников у самого входа на прогалину, договаривает: Я подняла палку и почувствовала, что она — живая, словно то дерево, от которого её отсекли, а, может, это я сейчас так чувствую, подняла и — скорей как ребенок, а не как взрослая женщина провела по земле черту, отделяя себя от Коимбры, от человека, с которым жила, и черта эта рассекла мир пополам, надвое. Смотрите.
