Потом, когда спустя сколько-то дней и недель улягутся страсти, психологи и социологи покажут и докажут нам, что юношество вовсе не хотело быть иберийским, а лишь воспользовалось предлогом и обстоятельствами, чтобы дать выход той неутолимой мечте, которая длится обычно столько же, сколько и сама жизнь, но впервые проявляется — нет, скорей даже прорывается — в пору первой юности, обретая выражение свое в том и там, где можно. Или нельзя. И на полях сражений — а точнее, на улицах и площадях, ставших полем битвы, сотнями исчислялись раненые, и было даже трое-четверо убитых, хоть правительство и пыталось всячески утаить эти скорбные цифры в туманных противоречиях своих коммюнике и новостей, и августовские матери так никогда наверное и не узнали, сколько их сыновей пропало без вести, не узнали по той же причине, по какой матери, вечно обреченные терпеть все, терпят и поражение, и оттого это происходит, что не умеют сплотиться и организоваться: всегда кое-кто, оставаясь в стороне, оплакивает свою потерю, ухаживает за уцелевшим сыном или, раскорячась под мужем, заводит себе нового. Гранаты со слезоточивым газом, водометы, резиновые палки, щиты и шлемы с забралом, вывороченные из мостовых булыжники, водопроводные трубы, выломанные из оград чугунные копья и железные дротики — вот какое оружие использовали противоборствующие стороны, затем на смену ему пришли средства ещё более и до боли убедительные, разнообразные новинки, впервые опробованные здесь силами правопорядка, ибо война, как и беда, одна не ходит: первая испытывает, вторая усовершенствует, третья доказывает эффективность, или в обратном порядке, смотря откуда и с какой войны начинать отсчет. В сборниках воспоминаний и в воспоминаниях изустных остались последние слова того хрупкого голландского юноши, сраженного резиновой пулей, бракованной, очевидно, ибо она оказалась на поверку тверже стали, но случай этот моментально перешел в легенду, и каждая страна клялась, что именно она была отчизной этому пареньку, не отказываясь, стало быть, и от авторства этой пули и дорожа предсмертной фразой не в силу содержащегося в ней смысла, а потому что она была исполнена прекрасного юношеского романтизма, а государствам все это — по вкусу, особенно если речь идет о проигранных битвах, когда остается лишь произнести: Наконец-то и я стал иберийцем — и испустить дух. Неведомо нам, знал ли этот юноша, чего хочет, или же ему только казалось, что знает, как за неимением лучшего, происходит сплошь и рядом, но он в любом случае — непохож на Жоакина Сассу, который затруднялся определить, кто ему нравится, но, по крайней мере, жив остался, а потому не потерял шансов в один прекрасный день, если не зазевается, уяснить это для себя.
Утро становится днем, день перейдет в вечер, а по длинной дороге, прижатой почти к самому берегу, бежит, ни разу не сбившись со своей ровной рыси, пес-проводник, оказавшийся, впрочем, далеко не борзым псом, ибо даже Парагнедых при всей своей дряхлости способен был бы развить скорость гораздо более высокую, чем та, с какой движется он эти несколько часов. Машине так ползти вредно, говорит сидящий за рулем Жоакин Сасса, беспокоясь, не случилось бы с изношенным механизмом какой поломки. Транзистор, в котором недавно заменили батарейки, вещает о беспорядках, бушующих на всем континенте, и о том, что, по сведениям из достоверных источников, на правительства стран Пиренейского полуострова европейские государства оказывают сильное давление, требуя, чтобы те положили конец безобразиям, словно им по силам исполнить это желание, а править бултыхающимся в океане полуостровом — то же, что управлять Парагнедых. Протесты европейцев получили достойный отпор: испанцы отвергли их претензии с мужественной горделивостью, португальцы — с женственным высокомерием, и было объявлено, что вечером премьер-министры обеих стран выступят по национальному радио — каждый по своему, разумеется — но с согласованными заявлениями. Некоторое замешательство вызвала осторожная позиция Соединенных Штатов, обычно с охотой и готовностью вмешивающихся в решение мировых проблем, особенно если они сулят какую-либо прибыль, а на этот раз давших понять, что встревать не намерены, пока не станет ясно, до каких Геркулесовых столпов — в буквальном смысле — дойдет дело. Но все же именно США поставляют нам горючее, пусть с перебоями, пусть нерегулярно, все равно — низкий им за это поклон, иначе в этой глуши и вовсе было бы невозможно заправиться. Кабы не американцы, и нашим путешественникам, вздумай они и дальше следовать за собакой, очень скоро пришлось бы идти пешком.
Когда же свернули к придорожному ресторанчику пообедать, собака покорно остановилась, осталась снаружи — понимала, значит, что её двуногим спутникам без еды нельзя. Педро Орсе вышел первым, вынес ей остатки и объедки, но она от них отказалась и запекшаяся вокруг её пасти кровь внятно объяснила, почему. Она уже поохотилась, сказал Жозе Анайсо. А голубая нитка так и свисает, заметила Жоана Карда, и это второе обстоятельство заслуживает большего внимания, нежели первое, поскольку наш пес, если он тот, за кого мы его принимаем, две недели кряду ведя такую бродяжью жизнь, пересек весь полуостров от самых Восточных Пиренеев, и неизвестно, куда двинется дальше, причем за все это время никто не ставил перед ним миску с похлебкой, не баловал косточкой. Что же касается голубой шерстяной нитки, она могла и выпасть, а потом снова прилипнуть — охотник же перед тем, как спустить курок, задерживает дыхание, а потом, естественно, вновь чередует вдох и выдох. Эх, славный ты песик, благодушно обратился к нему Жоакин Сасса, умел бы ты так же заботиться о нас, как, судя по всему, заботишься о себе, мы бы горя не знали. Пес на это мотнул головой, но смысл этого движения мы растолковать не беремся. Потом вышел на шоссе и возобновил путь, не оглядываясь. День лучше утра, солнце пригревает, а он, собака, сукин сын, черт безрогий, опустив голову, вытянув морду, отставив хвост, знай чешет неутомимой рысью, и рыжая шерсть его отливает на свету темным золотом. Что это за порода такая? — спрашивает Жозе Анайсо. Если б не хвост, смахивал бы на помесь легаша с овчаркой, говорит Педро Орсе. Он наддал, радостно сообщает Жоакин Сасса, а Жоана Карда, быть может, для того, чтобы не оставаться в одиночестве, добавляет: Как бы его назвать? видите, рано или поздно, но неизбежно возвращаемся мы к вопросу имен.
Премьер-министр, как и было обещано, обратился к нации и сказал ей так: Португальцы! В последнее время и особенно — в последние сутки наша страна подвергается давлению, которое без преувеличения назову недопустимым: оно исходит со стороны почти всех европейских стран, где, как известно, отмечавшиеся ранее серьезные нарушения общественного порядка, к которым мы не имеем ни малейшего отношения, обострились и усилились, вылившись в массовые уличные манифестации солидарности со странами Пиренейского полуострова и населяющими их народами, войдя в глубокое противоречие с политикой, проводимой правительствами стран Европы, к числу которых мы уже не принадлежим, оказавшихся перед лицом значительных социально-культурных процессов, происходящих в этих странах, жители которых видят в историческом испытании, посланном нам судьбой, провозвестие более счастливого будущего, а проще говоря — надежду на воскрешение и омоложение человечества. Так вот, правительства европейских стран вместо того, чтобы оказать нам поддержку и помощь, что явилось бы яркой демонстрацией элементарного гуманизма и выражением истинно-европейского самосознания, решили превратить нас в козлов отпущения, свалить на нас всю ответственность за свои трудности, при этом обращаясь к нам с нелепым призывом задержать соскальзывание нашего полуострова в океан, которое хотя бы из простого уважения к фактам следовало бы назвать плаванием. Это тем более прискорбно, что по имеющимся у нас сведениям мы ежечасно удаляемся от новообразованного побережья Западной Европы на семьсот пятьдесят метров, а европейские правительства, которые никогда прежде на деле не считали нас равноправными членами сообщества, ныне просят нас сделать то, чего в глубине души не хотят сами, и что, как им должно быть известно, сделать невозможно. И в эти бурные дни Европа, как несомненное средоточие культуры, как историческая колыбель нашей цивилизации, испытывает явный недостаток здравого смысла. Мы же, сохраняя спокойствие, подобающее тем, кто ощущает свою силу, в сознании своей правоты, будучи законным и конституционным правительством, намерены и впредь решительно отвергать всякий нажим, в какой бы форме и от кого бы он ни исходил, и перед лицом всего человечества клянемся руководствоваться в своих поступках исключительно национальными интересами, интересами народов, населяющих Пиренейский полуостров, о чем я могу заявить совершенно официально и ответственно, поскольку правительства Испании и Португалии работали и работают в постоянном и тесном контакте, принимая все необходимые меры для того, чтобы известные судьбоносные события, начавшиеся с разлома в Пиренеях, пришли к своему благополучному завершению. Слов самой горячей и искренней признательности заслуживают проникнутые истинным гуманизмом действия администрации Соединенных Штатов и проводимая ею реалистическая политика, благодаря чему мы в должной степени обеспечены как горючим и топливом, так и продуктами питания, которые прежде в рамках многосторонних договоренностей импортировались из стран Европы. В обычных условиях такие вопросы подлежали бы урегулированию по дипломатическим каналам, но с учетом остроты нынешней ситуации возглавляемое мною правительство сочло своим долгом немедленно сделать эти факты достоянием самой широкой гласности, тем самым ещё раз выражая неколебимую уверенность в том, что португальцы, как уже не раз бывало на протяжении веков, ещё теснее сомкнут ряды вокруг своих легитимных представителей и священных символов государственности, в этот труднейший момент своей славной истории явив миру образ народа, исполненного решимости, спаянного нерушимым единством. Да здравствует Португалия, ура!
