В радиусе ста километров по обе стороны границы люди покидали свои жилища, торопясь укрыться в относительной безопасности внутренних районов, и особенно незавидной сделалась участь Андорры, о которой мы позабыли упомянуть, и если бы не эта наша и не только наша извечная и непростительная оплошность, малые страны, глядишь, могли бы стать побольше. Поначалу вообще не знали, где же остановится разлом и остановится ли вообще, ибо полз он во все стороны разом, не признавая границ, а каждый из местных жителей — испанцев, французов и граждан Андорры — тяготел к своим соплеменникам, руководствовался сиюминутными соображениями и расчетом, отчего и нависла угроза над целостностью семей и прочими, извините, ячейками общества. Когда же линия разлома наконец установилась как раз на границе с Францией, несколько тысяч жителей были эвакуированы из зоны бедствия по воздуху, и эта блестящая операция получила кодовое название «Епископская митра», что вызвало у епископа Юржельского, невольного её вдохновителя, сильное неудовольствие, которое, впрочем, не сумело отравить радость архипастыря от того, что он в будущем останется единственным и полновластным духовным владыкой этих земель, если, конечно, лишившись естественной опоры со стороны Испании, те не обрушатся в море. В полосе отчуждения, возникшей после всеобщей эвакуации, бродили теперь, рискуя жизнью, только особые отряды, перебрасываемые туда вертолетами, готовыми в любую минуту, при появлении первых же признаков какой бы то ни было геологической нестабильности эвакуировать личный состав — хорош военный язык, а? — да мародеры, которые при начале всяких бедствий неизбежно выползают из своих нор, а, может, вылупляются из змеиных яиц и устремляются в районы катастроф, как мухи на мед, и тут оказывается — влипли, ибо военные, застигнув кого-нибудь из злоумышленников на месте преступления, на месте же их и кончают, так что мародеры тоже рисковали жизнью и молились каждый своему богу: всякое человеческое существо вправе уповать на милосердие и защиту со стороны того, в кого верует, а в виде оправдания им скажем все же, что бросивший собственный свой, родной дом недостоин делается жить в нем и пользоваться предоставляемым им благами, а, кроме того, справедлива пословица: «Как пшеницу клевать, так все тут, а как ответ держать, так один воробей», и пусть каждый из вас сам решает, соответствует ли всеобъемлющая народная мудрость данному конкретному случаю.
Здесь уместно будет в очередной раз посетовать, что наше правдивое повествование — не оперное либретто, ибо в этом случае мы бы выпустили на сцену сразу двадцать лирических теноров, драматических баритонов и колоратурных сопрано, и все они, то поочередно, то в унисон повели бы свои партии, а вы в итоге узнали бы, как заседали испанское правительство и португальский кабинет министров, как оборвались линии энергопередач, какое заявление сделал Европейский Союз, какую позицию занял блок НАТО, какая паника началась среди туристов, как с боем брали места в самолетах, как в результате диких заторов безнадежно закупорились шоссе и автострады, как повстречались Жоакин Сасса и Жозе Анайсо и как потом встретились они оба с Педро Орсе, какое беспокойство обуяло испанских быков и португальских кобыл, какая тревога охватила средиземноморские курорты, какое беспорядочное бегство началось из богатых и славных столиц: пожалуй, ещё немного — и двадцати певцов нам не хватит. Люди любознательные, не говоря уж о недоверчивых скептиках, несомненно, пожелают осведомиться о том, что послужило причиной такого множества столь разнообразных и столь серьезных событий, — им, видимо, недостаточно веской причиной кажется, что треснул и расселся горный хребет, что реки обратились в водопады, что моря, на протяжении миллионов лет отступавшие от суши, теперь на несколько километров придвинулись к ней. Но тут, в этой роковой точке, перо мое невольно замедляет свой бег, ибо я, право, теряюсь, не зная, как облечь в приемлемую форму нижеследующие строки, ибо они окончательно и бесповоротно поставят под сомнение достоверность излагаемых мною событий, тем более, что и так становится все труднее не запутаться, если это вообще возможно, между правдой и фантазиями. Но раз взялись, надо договаривать, а заминка пусть объясняется безмерностью усилий, которые надо приложить, чтобы преобразовать словом то, что, в сущности, лишь словом и может быть преобразовано, и признаем, что пришел наконец момент сообщить вам нечто невероятное — Иберийский полуостров, вдруг, весь разом и целиком, отделился от материка метров на десять; сверху донизу раскололись Пиренеи, словно пал с заоблачных высот исполинский невидимый топор, глубоко врезался в них, рассек до самого основания, сдвинув глыбу земли и камня в море. И вот теперь и в самом деле можно вновь увидеть реку Ирути — бесконечной, тысячеметровой блистающей лентой она низвергается в свободном полете вниз, подставляя себя ветру и солнцу, переливаясь, словно хрустальное опахало, играя всеми красками и цветами, словно хвост райской птицы: это вознеслась над пропастью первая радуга, и закружилась голова у первой чайки, чьи распростертые крылья окрасились семью цветами.
Проходит время, путаются в памяти события, едва ли не напрочь стираются различия между истиной единственной и множеством истин других — а ведь как ясна, цепка и безгранична была она прежде! — и тогда, желая получить то, что мы с таким самомнением обозвали «фактической достоверностью», мы обращаемся за помощью к свидетельствам эпохи, к документам, газетным статьям, видеозаписям и кинохронике, к личным дневникам, к полуистлевшим папирусам и пергаментам, особенно ценя палимпсесты
[8]
8, мы расспрашиваем выживших и доживших, и, отвечая на доверие доверчивостью, стараемся поверить тому, что видел и слышал в детстве глубокий старец, и пытаемся вывести из всего этого умозаключение, и в отсутствие непреложных доказательств принимаем как данность заведомый вздор, вроде того, что даже когда оборвались линии электропередач, подобного страха на полуострове не было, хотя недавно нам было сообщено совершенно обратное — возникла паника, но не будем придираться к словам: страх — одно, а паника — совершенно другое, калибр не тот. Разумеется, многим живо врезалось в память, как под крики «Ура!» и «Победа!», на глазах у тех, кто испускал эти ликующие вопли, всосала в себя черная трещина кубометры бетона, но этот драматический эпизод по-настоящему потряс лишь видевших его собственными глазами, а другие наблюдали его издали, у себя в квартире, в партере домашнего театра, перед заменяющим сцену прямоугольником телеэкрана, этим волшебным фонарем, где одна картинка бесследно смывается другой, и все происходит как бы вполнакала, под сурдинку. И даже те, в ком ещё не совсем остыли чувства — есть все же ещё и такие — те, кто из-за сущих пустяков готов пустить слезу и судорожно сглатывает комок в горле, даже они, когда становится невмоготу смотреть на голод в Эфиопии и на прочие ужасы, научились отводить глаза. Помимо всего прочего, не следует забывать и о том, что на весьма обширных пространствах полуострова, в самой глубокой его глубинке, куда не приходят газеты и где больших трудов стоит уразуметь, о чем толкуют в телевизоре, живут миллионы — да-да, миллионы людей — которые либо вовсе не понимают, что творится, либо имеют об этом самое смутное и расплывчатое представление, состоящее всего лишь из слов, понятых хорошо если наполовину, а то и того меньше, представление столь зыбкое и неопределенное, что человек, право, не видит большой разницы между тем, что якобы известно одному, и тем, что совершенно невдомек другому.
