А дома сеньор Жозе перво-наперво озаботился одеждой, висевшей за шторкой в нише, служившей гардеробом. Если прежде она была грязной, то теперь превратилась и вовсе в нечто совершенно непотребное, издающее кисловатый смрад, смешанный с ароматом прогорклого свиного жира, и, более того, в складках появились зеленые пятна плесени, а иначе и быть не может, если мокрые пиджак, брюки, сорочку, носки завернуть в плащ, насквозь пропитанный водой, да и оставить в таком виде на неделю. Сеньор Жозе как попало запихал все это в большой пластиковый мешок, убедился, что формуляры и Дневник надежно спрятаны под матрасом, формуляры — в изголовье, дневник — в ногах, а дверь, ведущая в Архив, заперта на ключ, и наконец, утомленный, однако со спокойной душой, вышел и направился в ближайшую химчистку, услугами коей пользовался пусть не очень часто, но регулярно. Приемщица, опорожнив содержимое пакета на прилавок, не смогла или не захотела скрыть недовольства: Извините, конечно, но вы что, мариновали это. Почти угадали, сказал сеньор Жозе, который, будучи вынужден прибегнуть к спасительной лжи, решил лгать логично и последовательно: Две недели назад, когда я нес все это в чистку, пакет порвался, и вещи вывалились прямо в грязь, потому что как раз там шли какие-то дорожные работы, помните, как лило в ту пору. Но отчего же вы сразу не принесли. Я и сам свалился с гриппом, из дому не выходил, боялся осложнений. Знаете, вам это довольно дорого обойдется, два раза придется в барабан загрузить да прокрутить, да и то. Ничего. А брюки, посмотрите только, на что они похожи, вы в самом деле их в чистку принесли, посмотрите на колени, матерь божья, можно подумать, вы карабкались в них по стене. Сеньор Жозе в самом деле прежде не обращал внимания на то, в сколь бедственное состояние пришли от ползанья по крыше его бедные штаны, до блеска вытершиеся на коленях, а на одной брючине прохудившиеся, пусть и не очень сильно, ущерб немалый для его совсем даже не богатого гардероба. И ничего нельзя сделать. Почему нельзя, можно, штопальщице их отдать, и дело с концом. У меня нет знакомых штопальщиц. Мы это устроим, но, предупреждаю, обойдется недешево, за хорошую работу и платить надо хорошо. Да лучше уж заплатить, чем остаться, простите, без штанов. Ну, можно и заплату поставить. В заплатанных штанах я смогу только дома ходить, на службу так не пойдешь. Ясное дело. Я служу в Главном Архиве Управления Загсов. Ах, в Главном Архиве, сказала приемщица химчистки, сменой тембра и тона обозначив уважительность, которую сеньор Жозе предпочел не заметить, потому что уже корил себя за это первый раз прозвучавшее признание, ибо и в самом деле — основательный и серьезный профессионал-домушник не должен оставлять следов, а что, если, предположим, приемщица эта замужем за продавцом лавки москательной, где сеньор Жозе приобрел стеклорез, или мясной, где куплен был свиной жир, и вот вечерком зайдет у них, как водится у супругов, легкий банальный разговор ни о чем, о том о сем, обмен, так сказать, обыденными коммерческими впечатлениями минувшего дня, и куда меньшего бывало достаточно, чтобы преступник, опрометчиво считавший, что он вне всяких подозрений, как раз и оказывался за решеткой. Впрочем, с этой стороны опасность вроде бы не грозила, если только подлое намерение донести не скрывалось в словах приемщицы, сказавшей с милой улыбкой, что сделает скидку и химчистка сама оплатит труды штопальщицы: В знак нашего уважения к сотруднику Главного Архива, уточнила она. Сеньор Жозе поблагодарил учтиво, но кратко и вышел. Слишком сильно наследил он по городу, чересчур много оказалось им опрошенных людей, и расследование выходило не таким, как он представлял, хотя, по совести говоря, вообще ничего представить не успел, идея осенила его внезапно и заключалась в том, чтобы искать и найти неизвестную женщину, причем так, чтобы никто не догадался о его усилиях, как если бы один невидимка искал другого. И вот вместо этой тайны за семью печатями, вместо этого тщательно оберегаемого секрета уже двое — жена ревнивого мужа и престарелая дама из квартиры в бельэтаже — знают о его намерениях, а это опасно и само по себе, потому что представим себе, что кто-нибудь из них, движимый похвальным стремлением способствовать розыску, как подобает сознательным гражданам, появится в Архиве в его отсутствие: Мне нужен сеньор Жозе. Сеньора Жозе нет на службе, у него отпуск. Ах, как жаль, у меня для него важные сведения касательно лица, которое он разыскивает. Какие сведения, какого лица, а уж о том, что последует за этим, сеньор Жозе опасался даже и думать, вот, скажем, продолжение диалога между женой ревнивца и старшим делопроизводителем: Поглядите-ка, что я обнаружила под половицей у себя в квартире, видите — дневник. Дневник. Ну да, многие ведь любят вести дневники, я и сама записывала разные разности, пока не вышла замуж. А мы тут при чем, наш Архив интересуют только рождения и смерти. Но быть может, обнаруженный мною дневник принадлежит кому-то из родственников человека, которого разыскивает сеньор Жозе. Мне ничего не известно о розысках, предпринимаемых сеньором Жозе, но в любом случае это не имеет отношения к Архиву, Архив не вмешивается в частную жизнь своих сотрудников. Ничего себе — частная жизнь, мне он сказал, что действует от имени Главного Архива. Попрошу вас подождать, я позову заместителя хранителя, но когда тот приблизился к барьеру, пожилая дама из квартиры в бельэтаже направо уже намеревается удалиться, ибо жизнь научила ее, что наилучший способ защитить собственные тайны — это уважать тайны чужие: Когда сеньор Жозе выйдет на службу, передайте ему, будьте добры, что приходила старуха из квартиры в бельэтаже. Может быть, вы назоветесь. В этом нет необходимости, он поймет. Сеньор Жозе может перевести дух, дама из бельэтажа — воплощенная скромность и ни за что не скажет старшему делопроизводителю, что получила письмо от крестницы. Последствия гриппа, подумал он, что за чушь в голову лезет, нет никаких дневников, спрятанных под половицей, и с чего бы этой даме, молчавшей столько лет, вспоминать вдруг о письме крестной матери, и, хоть старуха благоразумно не назвала свое имя, Главному Архиву и такого кончика ниточки хватит, чтобы, ухватясь за него, размотать все до конца — и скопированные им формуляры, и подделанный мандат, — ибо для него это так же просто, как собрать конструкцию, если чертеж перед глазами. Сеньор Жозе отправился домой, не последовав советам зама погулять, посидеть в городском саду, подставив солнышку бледное лицо выздоравливающего, одним словом, восстановить истраченные лихорадкой силы. Ему необходимо решить, какие шаги следует предпринять теперь, но прежде всего — необходимо унять беспокойство. Он оставил свое убогое жилье на милость Архива, всей своей циклопической громадой нависавшего над ним и готового вот-вот проглотить его. Должно быть, все же дают себя знать последствия жара, потому что в голове вдруг проносится мысль о том, что именно так и было поступлено с другими домишками — все они были пожраны Архивом ради того, чтобы толще стали его стены. Сеньор Жозе ускоряет шаг, ибо если, придя домой, дома не обнаружит, это будет значить, что исчезли с ним вместе и формуляры, и тетрадь с заметками, и он даже думать не хочет о таком несчастье, ведь прахом пойдут труды и усилия многих недель, бессмысленны окажутся все опасности, через которые пришлось пройти. Случатся там люди, которые с участием спросят, не пропало ли у него что-нибудь ценное при этом несчастье, и он ответит: Да, бумаги, и у него тотчас уточнят: Ценные бумаги, акции, казначейские обязательства, кредитные письма, иначе именуемые доверенностями, вот ведь как, ни о чем больше не желают думать нынешние люди, приземленные и бескрылые, все помыслы коих устремлены только к материальной сфере, к выгоде и доходу, и сеньор Жозе снова ответит: Да, и, мысленно придав иной смысл устоявшимся понятиям, добавит про себя: Не просто ценные, а бесценные, акции, которые я совершал, обязательства, которые я брал на себя, доверенность, которой меня удостаивали.
